Офицеры пришли в восторг и чуть не бросились обнимать Оросина:

— Превосходно!.. Мы незамедлительно этим воспользуемся!..

— А как там, в Якутске? — спросил Коробейников. — Что народ говорит?

— Пошел слух, будто большевики направили сюда из Якутска пароход, — сообщил Афанасьев, набивая трубку. — Едут сто пятьдесят красных головорезов. Но вряд ли они доберутся даже до Петропавловска. По Алдану пошла шуга.

— Ну, и слава богу!.. Может, не пройдут, — побелевшими губами промолвил Филиппов. Он не на шутку испугался, услышав, что сюда идут красные.

— Мы по пути навестили Галибарова, — продолжал Оросин. — Он пообещал тотчас же послать к вам нарочного, как только красные у них появятся.

Коробейников, нахмурившись, зашагал по комнате.

— Если вы и впредь, господа, будете нам активно помогать, — остановившись против Оросина и Афанасьева, сказал он, — мы в течение двух, ну, самое большое трех месяцев освободим от коммунистов всю Якутскую область.

Солнце садилось за холмы, возвышающиеся полукругом по ту сторону широкой долины. Вот оно спряталось за тучку, и та засверкала алым цветом. Семенчик вышел из окружкома и направился по Гостиной улице. Навстречу ему степенно двигалось стадо коров, поднимая облако пыли. Прижимаясь к ограде, Семенчик пропустил стадо и пошел к Талому озеру, на берегу которого стояла старая покосившаяся юрта бабушки Мавры. У этой старушки Семенчик снимал угол, когда работал в типографии. Теперь всякий раз, когда ему случалось бывать в Якутске, он навещал свою хозяйку. Семенчика тянуло сюда.

Мавра родилась в Вилюйске. В Якутск приехала еще совсем молодой, нанялась в работницы. Чего только она ни делала: и стирала, и детей нянчила, и за скотом смотрела. Когда пошел ей пятый десяток, вышла замуж за овдовевшего бездетного батрака. Вместе и построили эту юрту. Старик умер год назад.

Семенчик шагнул на пустынный двор. Хотел позвать хозяйку, но, увидя распахнутую дверь, переступил порог.

Мавра сразу узнала своего бывшего постояльца и встретила его радостным восклицанием:

— Бог ты мой, да это же Семенчик! Откуда ты, сынок, взялся?

— Из Олекмы приехал. Я там работаю.

— Далеко тебя занесло! Насовсем сюда или на время?

— Вызвали. А там кто его знает…

— Вызвали? Вот как. Стало быть, нужда в тебе есть, коли вызвали. А как там, в Олекме-то, с чаем, с табаком, с аршинными товарами? Тоже, поди, ничего нет?

— Да, не богато.

— Плохо. — Мавра вздохнула. — Везде, сказывают, плохо. Беда! Ходят слухи, будто к нам всего послали. Много!.. Но по дороге какие-то разбойники все отняли. Это правда?

— Ничего не слыхал, бабушка.

— Не слыхал? Может, выдумали? У нас тут наговорят. Только слушай.

Семенчик не стал засиживаться у Мавры, попил чаю, ответил на расспросы хозяйки, попрощался и ушел.

Восточный небосклон покрылся густой синевой, но еще не стемнело. Возле озера, на косогоре, молодежь играла в лапту. Весело, шумно. Семенчику захотелось подбежать к этим беззаботным парням и девушкам, включиться в игру. Но времени осталось в обрез — надо было спешить в воинскую часть.

Казарменная улица привела Семенчика к крохотной караульной будке. Его остановил дневальный:

— Вы к кому?

— Мне нужно видеть командира части.

Красноармеец покрутил ручку полевого телефона, поднес трубку к уху, подул в нее:

— Товарищ командир, тут к вам пришли. Есть… Есть! — Дневальный положил трубку. — Командир сейчас выйдет.

К воротам подошел длиннолицый черноглазый человек лет тридцати в шинели и сапогах. Из-под шапки выбивались темные кудрявые волосы.

— Я слушаю вас, — сказал он, внимательно оглядывая Семенчика.

Семенник назвал себя и протянул записку.

— Вы, значит, будете товарищ Владимиров? — несколько удивленно переспросил командир. — Сколько же вам лет?

— Восемнадцать, — быстро ответил Семенчик, чувствуя на себе пристальный, изучающий взгляд. Комиссару еще не исполнилось восемнадцати, поэтому он смутился.

— Пропустите!

Платон Слепцов, настоявший на том, чтобы Семенчика назначили комиссаром Нацревдота, не ошибся в своем выборе. Молодой комиссар с первых же дней проявил незаурядные способности находить верных делу революции якутов и вовлекать их в свой отряд. Комиссару предоставили право обойти все предприятия и учреждения и создать при комсомольских ячейках мобилизационные пункты. В Национальный революционный добровольческий отряд потянулась молодежь. Вскоре отряд вырос до ста человек.

Семенчик разбил отряд на взводы и отдаления. Во главе взводов и отделений комиссар поставил бойцов, взятых из воинских подразделений, и стал обучать отряд военному делу. Занятия проходили на Гольминке, возле скотобойни. Бойцы отряда тренировались в стрельбе по мишеням, учились окапываться, передвигаться ползком «под огнем противника». Восприимчивый Семенчик быстрее всех постигал не такую уж простую военную азбуку и через некоторое время прочно взял в свои руки бразды правления.

На занятиях часто присутствовал Платон Слепцов. Председатель губчека становился в сторонке и придирчиво наблюдал за действиями бойцов Нацревдота. Иногда давал вводные. «На берегу Лены, в таком-то районе высадился десант. Ваши действия».

Семенчик вызывал командиров и толково ставил задачу. Слепцова всякий раз удивляли быстрота реакции комиссара, его сообразительность, дотошность. Какова численность десанта? Вооружение? Кто командует?

Слепцов пожимал плечами: не знаю. И комиссар принимал решение: послать разведку.

— Мы должны все знать, — внушал комиссар командирам, — сколько у противника, с которым нам предстоит драться, штыков и сабель, конных и пеших, свежая это часть или измученная тяжелыми переходами, обстрелянная или необстрелянная.

Через месяц Семенчика вызвали в губчека и объявили: Нацревдот в двухдневный срок должен подготовиться к походу. Отрад грузится на пароход «Диктатор» и по реке Алдану идет навстречу банде корнета Коробейникова, с тем чтобы уничтожить ее и освободить попавшие в руки бандитов суда и грузы. Командование отрядом возложено на Семена Владимирова.

Из губчека Семенчик поехал прямо на пристань, где уже снаряжали «Диктатора». Комиссар сходу включился в дело: придирчиво проверял грузы, отдавал распоряжения.

Отряд отбыл на «Диктаторе» осенью от пристани Гольминка. Был конец сентября. С севера дул холодный, пронизывающий ветер. По небу плыли черные рваные тучи. Лена катила высокие волны, бешеный ветер срывал пенистые гребни. Над островами кружилась на ветру желтая тальниковая листва. Не видно было ни одной птицы, только черный ворон лениво бродил по песку и ковырял клювом под ногами в поисках пищи.

Ветер не утихал весь день, сгущал тучи. Мелкий холодный дождь то и деле сменялся снегом. Палуба побелела. Временами небо на короткое время прояснялось, и снежок на палубе, тут же таял.

К концу дня «Диктатор» с грехом пополам добрался до устья Алдана. На пароходе кончились дрова. Красноармейцы и матросы по приказанию Семенчика, вооружившись топорами и пилами, пошли в лес заготовлять сухостой для топки. В тот же вечер «Диктатор» пошел дальше.

Миновали устье Куолумы. По реке поплыла свинцово-серая шуга. Чем выше, тем шуга становилась крупнее, тверже. Похоже было, что река вот-вот станет. Встревоженный капитан почти сутками не покидал мостика. С каждым днем плыть становилось все труднее и опаснее. Выпал снег — закутал горы, плотно облепил сучья деревьев.

Наконец-то показалось село Петропавловское…

Первыми увидели пароход дети. Они побежали по селу, подняли крик:

— Пароход идет!.. Пароход!..

— Вы что кричите, как перерезанные? — урезонивали ребят взрослые. — Какой пароход, откуда? В такую пору да по шуге ни один пароход не пройдет!

Стали вглядываться в реку, куда показывали дети, и удивились: идет пароходик, весь белый, обледеневший, одинокий, еле видимый в шуге. Заметили суденышко в обед, а причалило оно к пирсу под Петропавловском только к вечеру. Ох, и выпала ему дорожка!