Жандармский генерал, вместо ответа, молча протянул телеграмму.

Князев, близоруко щурясь, пробежал глазами телеграмму:

— Что такое?.. — Он еще раз прочитал телеграмму и положил ее на стол. — Отменить. Ни одного солдата…

— Телеграмма подписана жандармским шефом, ваше превосходительство.

— Подождите. Я запрошу Санкт-Петербург.

Князев тут же послал в Петербург телеграфный запрос. В тот же день из столицы был получен ответ: «По сообщению секретных агентов полиции, рабочие Ленских золотых промыслов готовятся к бунту. Поэтому настаиваем немедленно отправить в Бодайбо роту солдат жандармского корпуса. Об исполнении донести».

Делать нечего. В срочном порядке снарядили роту солдат и под командованием ротмистра Трещенкова на лошадях отправили в Бодайбо.

Рота ехала днем и ночью, останавливаясь на короткие привалы, чтобы покормить лошадей и дать немного передохнуть людям. По дороге пало несколько лошадей, солдаты выбивались из сил.

В начале февраля девятьсот двенадцатого года рота, наконец, добралась к месту назначения. Из одного дома, в котором жили приисковые служащие, срочно переселили жильцов. Дом этот отдали под казарму.

Провожая Трещенкова, начальник жандармского управления сказал:

— Если на приисках беспорядки начнутся раньше, чем вы прибудете, патронов не жалейте. Хоть всех перестреляйте, но порядок восстановите. Так повелел государь.

Прибыв с солдатами в Бодайбо, ротмистр немало удивился. Он думал, что тут уже бунтуют и ему с ходу придется усмирять бунтовщиков, а здесь все тихо-мирно, рабочие безропотно спускаются в шахты, не собираются толпами на улице, не совершают ничего противозаконного.

Солдатам велено особенно не мозолить глаза, больше сидеть в казарме, тем не менее вскоре все узнали, что на Ленские прииски пригнали роту для устрашения рабочих.

Лес рубили в шести милях от золотых приисков на берегу реки Чумархой. Подрядчики Тихонов, Бутылкин, Капустин разделили лес между собой на участки.

Все лесорубы — якуты из Вилюйского, Олекминского, Якутского округов, из Сунтарского, Борогонского, Баягантайского и двух Катиласских улусов. Вчерашние охотники, рыбаки, пастухи пришли в тайгу искать счастья, прослышав, что тайга богата золотом. До этого они знали о русских только понаслышке и многие боялись их. Здесь же, в тайге, они увидели, что русские рабочие живут так же, как и якуты, в тесных, грязных бараках, их тоже угнетают богачи, стараясь побольше выжать прибыли. Это русский рабочий Трошка с помощью Федора открыл им глаза, что за каждую крепежную древесину подрядчик зарабатывает по одному рублю А лесорубу за изнурительный труд платит по двадцать копеек за штуку. Из этих денег хозяин удерживает половину за питание. А чем он их кормит? Похлебкой из скотских потрохов. На завтрак похлебка, в ужин тоже, похлебка. Обеда нет, ни к чему хозяину тратиться. Обойдутся и без обеда.

Через Федора лесорубы узнавали, о чем там русские толкуют у себя на приисках. Федор не уставал рассказывать о сходке, где русские грозились разделаться с самим царем за то, что он велел палить из винтовок по рабочим где-то в Петербурге.

Рассказ Федора потрясал лесорубов, они охали, ахали, вместе с Федором скорбили по русским, погибшим от рук белого царя. Добрым словом вспоминали Трофима и его друзей.

Приближался касьянов день, редкий праздник, наступающий один раз в четыре года, 29 февраля. На этот раз день святого Касьяна пришелся на девятьсот двенадцатый год.

В самый канун праздника, 28 февраля, никто даже не помышлял о забастовке. Отработав положенные часы, шахтеры разошлись по домам.

В этот вечер, как и всегда, Завалин и его взрослый сын Пашка вернулись домой на Андреевский прииск, в барак для семейных, голодные и уставшие.

Хозяйка, пожилая худощавая женщина с седеющими волосами, сняла с плиты чугунок с вареной кониной, выложила мясо в тарелки и поставила на стол. На говядину у нее не хватило талонов, пришлось взять конину.

Отец и сын умылись и сели ужинать. Старик взял себе кусок мяса побольше и стал резать его ножом. То ли нож был тупой, то ли мясо слишком жесткое, только оно никак не поддавалось, хоть плачь. Завалин попытался откусить от куска, но куда там! Точно это было не мясо, а резина.

— Ты что, мясо не доварила? — ворчливо спросил старик у жены, отодвигая тарелку. — Пусть еще поварится. Завтра утром съедим.

В касьянов день не полагалось отдыхать. Не работали только те, кого звали Касьяном. Поэтому рабочие не любили февраль, когда он имел лишний день.

В бараке был один-единственный Касьян, длинный, сухопарый человек средних лет с большими жилистыми руками. С самого утра над ним стали подшучивать:

— Касьян, ты сегодня у нас именинник, ставь ведро водки!.. Одни раз в четыре года можно раскошелиться!..

— Давай, давай, не жмись!..

— Да вы и десять бы ведер вылакали, — говорит Касьян. — Вам только дай. А в шахту кто за вас полезет?

На плите варилось мясо, которое Завалин вчера не съел. В чугунке, пенясь, булькала вода. Завалин сидел возле плиты, поглаживая бородку. Предвкушая сытый завтрак, он балагурил:

— Не худо бы, если человек сам мог выбрать себе имя. Ежели ты, к примеру, чиновник, самый подходящий для тебя святой — Никола. Николин день бывает два раза в году. Для земледельцев — Семен хорошо, как раз кончается летняя страда. А Касьянами попов надо называть, у них и так каждый день праздник.

— Твое мясо, наверно, давно сварилось, — сказала жена Завалина.

Завалин ткнул в чугунок вилкой:

— Еще твердое. Ничего, прожую. — Он выложил мясо в тарелку и стал приглядываться.

— Ты что время проводишь? — спросила жена. — Ешь скорей, а то на работу опоздаешь.

Завалин перевернул мясо и еще больше скривился, словно ему дали рвотное.

— Да вы поглядите, чем нас кормят! — на высокой ноте закричал он, приглашая людей в свидетели.

К Завалину подошел Касьян, заглянул в тарелку.

— Фу, гадость какая, — брезгливо сказал он. — Сейчас же выбрось на помойку!

Завалина, державшего тарелку с мясом, окружили. В тарелке лежал лошадиный ч…

Раздался хохот.

— А на зуб-то он какой?.. Он вчера не распробовал!.. Его сколько ни вари — не вгрызешь!.. Ну как хренок?..

Лицо Завалина налилось краской, бородка затряслась.

— А сами вы-то что жрете? Требухой давитесь да тухлятиной. Собак лучше кормят!

В бараке затихли. Кто-то посоветовал:

— Отнеси это мясо управляющему, пусть сам увидит, чем нас потчуют.

— А вдруг он возьмет и слопает на наших глазах, — сказал Касьян. — С пьяных глаз не разберет. Потом скажет: «Отменная жеребятина! Чем вы недовольны?..»

На этот раз шутка никого не рассмешила. Завалин поставил тарелку на стол для всеобщего обозрения.

— Паша, — сказал он сыну, чтобы все слышали, — мы сегодня на работу не пойдем. Бастуем!..

— Этим их не доймешь, — мрачно заметил низкорослый рабочий со шрамом на правой щеке. Иван Быков, сосед Завалина. — Вот если бы все не вышли…

— Силой выгонят, — подал кто-то голос.

— А что мы, скот, чтобы нас силой загонять в шахты, — громко сказал Касьян. — Не захочем, и никто нам ничего не сделает.

В бараке зашумели:

— Проучить бы их, подлецов!..

— А что, и проучим!.. Братцы, не выходи сегодня на работу!..

— А почему только сегодня? Бастовать, так бастовать!..

— Верна-а-а!.. А то за людей не считают!..

— Беги по баракам, предупреди всех, — сказал Завалин сыну.

…В этот день на Андреевском прииске ни один рабочий не вышел на работу.

Разъяренный Евстигней метался на коне между бараками, хрипло матерясь. Он еще с утра сорвал голос. На его крик никто не обращал внимания.

Трошка предупреждал рабочих:

— В магазинах, наверно, водки полно будет, чтоб споить нас. Не сметь покупать! Если кто-нибудь напьется, судить будем!.. Своим, рабочим судом! Наша пролетарская совесть должна быть чистой!