— Здравствуйте! — вежливо ответив Федор, вглядываясь в лицо прохожего. Что-то очень знакомое было в этой испуганной физиономии. Видел он где-то этого человека, но никак не мог вспомнить, где именно.

Петухов огляделся, как затравленный волк, и вдруг брякнул:

— Документы у меня уворовали и деньги.

— Давно?

— Позавчера.

— Почему сразу не заявили в милицию? Фамилия?

— А-а?..

— Спрашиваю, как ваша фамилия?

— Гусев. Гусев Иван Павлович.

— Гусев? — переспросил Федор. Нет, эта фамилия ни о чем ему не говорила. А лицо удивительно знакомое. — Попрошу вас пройти со мной в милицию.

У Петухова похолодело в груди, а ноги, казалось, вдруг потеряли чувствительность. И не подоспей Коробейников, который видел все в окно и поспешил на выручку, неизвестно, как бы Петухов вышел из положения.

Коробейников с независимым видом поздоровался.

— Иван Павлович — мой гость, — объявил он. — Я бы хотел проводить его на пароход без приключений. — В голосе Коробейникова звучало благородное недоумение.

— Это ваш гость? Почему же вы молчали, что вашего гостя обворовали?

— Да леший с ними, с документами, — тоном ободренного нищего заговорил Петухов. — Новые выпишут. И деньги пустяковые. Спасибо вот им, — он сделал в сторону Коробейникова поклон, — ссудили. Доеду домой.

Коробейников приложил руки к груди:

— Стоило ли беспокоить милицию по таким пустякам, отвлекать… Это я отговорил Ивана Павловича.

Федор еще раз пристально посмотрел на Петухова, пожал плечами и ушел.

Только часа через два вспомнил Федор, на кого походит этот человек — на мачинского урядника Петухова. Он его хорошо запомнил, когда возил в Мачу грузы купца Иннокентия. Вскочил на коня и поскакал на пристань. Но пароход уже отошел.

«Растяпа. Не проверил», — мысленно обругал себя Федор и подумал, что ни одному милиционеру он бы не простил такой оплошности.

Десять дней Семенчик разъезжал по селениям, помогал крестьянам создавать ревкомы. До открытия окружного съезда трудящихся оставались считанные дни. Олекминский комиссар Семен Владимиров объявил сбор делегатов предстоящего съезда в Маче. Оттуда они все вместе должны были выехать в Аннях.

Многие делегаты прибыли в Мачу на пароходе вместе с комиссаром. Это были преимущественно молодые парни. Вечером они вместе с мачинской молодежью веселились и пели на берегу. А утром разместились на пароходе, отплывавшем в город.

Перед самым отходом к Семенчику прибежал Алеша Серкин:

— Уф! Думал, что не успею. Я тоже с вами поеду. Здесь мне не дадут житья.

— Кто?

— Отец с братом. Вчера заявились в ревком и чуть не отколотили. А брат говорит, что убьет меня, если не одумаюсь.

— А в Анняхе что ты будешь делать?

— Работа найдется. В землекопы подамся или в грузчики.

Семенчик не стал отговаривать парня, и они вместе пошли к пароходу.

Для Майи вся жизнь, казалось, состояла теперь в провожаниях да встречах. Провожая, она крепилась, но как только пароход отходил, давала слезам волю. Никак не могла привыкнуть к своему горькому одиночеству.

— Когда же теперь ждать, сынок? — в который раз спрашивала она.

— Я не задержусь, мама, — успокаивал Семенчик. — Не скучай.

Молодой ладный матрос, стоящий у трапа, весело посоветовал:

— Одна нога тут, другая там! С завтрашнего дня готовься, мать, к встрече. Испеки побольше пирогов.

Пароход дал гудок и медленно отчалил, пыхтя и шипя, развернулся и, набирая ход, вошел в фарватер. Майя махала ему вслед рукой. Она еще долго видела Семенчика на палубе. Он стоял среди делегатов и помахивал фуражкой.

— Лена-голубушка, — шептала Майя одними губами, — береги моего сына, ласкай его своими теплыми волнами-руками, а если нужно будет, укрой моего ненаглядного от злых людей, не дай им погубить моего Семенчика…

Когда пароход превратился в маленькую точку на горизонте, Майя отвернулась от реки. Пристань опустела. На берегу одиноко стояла какая-то девушка, задумчиво глядя в сторону скрывшегося парохода. Майя узнала в ней Настю Шарапову.

В купеческом доме собрались гости. Пожаловали из Нохтуйска отец Сергий, князец Трофим, волостной старшина Ильин, пришел и Юшмин. Вездесущий Ильин откуда-то узнал обо всем, что произошло на окружном съезде в Анняхе, и уже в который раз рассказывал подвыпившей компании, что комиссару не так-то просто было убедить делегатов согласиться на автономию Якутского края. Многие делегаты из русских возражали против автономии, опасаясь, как бы русскому населению не приказали тогда оставить насиженные места и выехать в Россию. Ильин знал даже фамилии большевиков, которых послали из Якутска на подмогу комиссару: один из них Исидор Барахов, второй, говорят, Максим Аммосов. Не будь их, вряд ли удалось бы комиссару склонить съезд на свою сторону.

— Я за автономию, — заплетающимся языком заговорил князец Трофим. — Русские у себя всех взбаламутили и к нам принесли беспорядки. Пусть едут в Россию, а мы тут уж как-нибудь устроим свою жизнь. Со своими комиссарами сами управимся.

— С помощью всевышнего, — вставив отец Сергий. — Гнев господа нашего испепелит всю нечисть и возрадует верующих.

— А откуда вы будете брать ситец, лемеха, косы? — ядовито спросил Шарапов. — Из чего шить костюмы?

— В звериных шкурах будут ходить, — сострил Юшмин.

— Господа, — начал сглаживать углы Ильин, — мы будем торговать с Россией…

— С большевиками?! — ужаснулся князец Трофим.

— Никаких автономий, господа, — разошелся купец. — Как жили при государе-императоре, так и должно быть! Но для этого надо покончить с красными.

— Непременно, — поддакнул отец Сергий. — Покончить!..

— Поднять бы всех верующих, — продолжал Шарапов, обращаясь к священнику. — А не поехать ли вам по селам? За своим духовным пастырем прихожане пойдут. Поезжайте! Пора от слов переходить к делу! Господа, довольно сидеть сложа руки! Довольно! Надо собрать воедино всех недовольных Советской властью!..

— Тише, Кузьма Петрович, на улице услышат, — заметил Юшмин.

Шарапов взглянул на окна и перешел на яростный шепот…

Семенчик обещал матери скоро вернуться, но обстоятельства сложились так, что пробыл он в округе до поздней осени. Майя нетерпеливо ждала сына, по ночам просыпалась и прислушивалась, не донесутся ли пароходный гудок или знакомые шаги. Снова встречала каждый пароход — что бы ни делала, бросала все и бежала на пристань. Многие суда в Маче не причаливали, проходили мимо. Майя провожала их тоскливым взглядом.

С севера дул порывистый холодный ветер. На лугах пожухла высокая трава, листочки тальников покрылись пятнами желтизны. Погода стояла промозглая, моросил дождь. Густела ночная темень. Река неистовствовала, нагоняя высокие пенистые волны, свирепо билась о скалистые берега.

Майя места себе не находила, не переставая думать о сыне. Ей мерещились всякие страхи и беды, грозящие Семенчику. Чего только она не передумала!

Когда Майе стало совсем невмоготу, она, едва дождавшись утра, пошла к Шараповым узнать у Насти, нет ли каких-нибудь вестей от Семенчика. Поеживаясь от утреннего холода, шла она деревенской улицей. Солнце только всходило. Пригорки белели от изморози. Над рекой с прощальным криком пролетали гуси.

Майя приблизилась к купеческому дому и, видя, что ставни еще не открывали, решила подождать на скамеечке, пока хозяева проснутся. Долго она сидела, поглядывая то на дверь, то на солнце, которое поднималось все выше и выше. Потеплело, и Майя согрелась. Наконец скрипнула дверь, во двор вышла кухарка. Майя поздоровалась и спросила, проснулись ли хозяева.

— Проснулись, — ответила кухарка. — Заходи.

Шарапов встретил Майю на крыльце. За последнее время он осунулся и постарел. Купец уставился на нее ненавидящими глазами и буркнул: