Последние слова хозяина были восприняты с восторгом. Только Федор сидел понурив голову и не проронил ни слова, точно воды в рот набрал. Гости, наблюдавшие за женихом, подумали, что это от смущения.

Федор вспомнил о своей горемычной жизни, о которой здесь он не смел даже заикнуться. И мать свою вспомнил. У нее был тихий голос и теплые шершавые руки. А у хозяйки Авдотьи руки цепкие, костлявые. Они больно хватали за волосы, били по лицу. Авдотья ненавидела приемного сына за то, что он красив, а ее родной сын — урод. А теперь Федор сам себя начинает ненавидеть за то, что смалодушничал и стал лгать. Пока ходил в батрацкой одежде, совесть его была чиста, как стеклышко, а как только нарядился богачом, стал лгуном и притворой.

Спать легли поздно. Федор лежал на мягкой перине, но она ему казалась жестче той жеребячьей шкуры, на которой он раньше спал.

«Утром нас обвенчают, — думал он. — Я должен буду потом увезти Майю домой. А куда я ее повезу? К Яковлеву?.. Нет, это невозможно. В первую же ночь я все расскажу своей… жене. Объясню, почему назвался купеческим сыном, обманул ее родителей. Если она действительно меня любит — не оттолкнет».

Немного успокоенный этой мыслью, он уснул.

Раньше всех проснулся Семен Иванович. Вернувшись со двора, он громко сказал:

— На дворе потеплело. Это хорошая примета — дети наши будут счастливыми.

И верно, вчера стоял такой мороз, что дыхание забивало. Пар белыми клубами вырывался изо рта, тут же превращаясь в иней. Он покрывал лицо, брови, бороду, усы, белил одежду. А сегодня с утра дышать легко и свободно.

После завтрака начались сборы в церковь. С лица Майи ни на минуту не сходила торжественно-радостная улыбка. Она вертелась перед зеркалом в подвенечном платье, надевая дорогие украшения. Тем временем батраки запрягали лошадей и прилаживали к дугам колокольчики, чтобы все знали, что едет свадебный поезд.

Когда, молодые и те, кто их сопровождал, садились в сани, на востоке показалось багровое солнце, позолотив вершины деревьев.

Впереди ехал Семен Иванович, откинувшись на спинку саней. За ним ехали Ульяна и Майя, тесно прижавшись друг к другу. Майя часто оборачивалась, чтобы видеть Федора, который ехал за ними на своей лошади.

Низкие облака закрыли солнце, пошел снег. Но на душе у Майи было радостно и светло. Заиндевевшие лиственницы, что выстроились вдоль дороги, казалось, оделись в серебряные наряды, а белые от снега ели походили на девушек в белых платьях с оборками. Это они провожают Майю к венцу.

А Федору казалось, что даже деревья, застыв в немом укоре, думают: «Вот едет жалкий лгун и обманщик!»

Харатаев с женой, Майя и Федор остановились у священника Силина. Хозяин приказал сварить мяса, поставить самовар. На столе появилась водка.

Подпивший священник умиленно смотрел на Майю и восклицал:

— Выросла, похорошела!.. Как идет время! — Он достал из подрясника красный засаленный платок и вытер губы.

Майя брезгливо поморщилась и отвернулась. Федор безмолвно смотрел на священника, следя за каждым его движением.

Перед венчанием в церкви затопили печи. Вечером основательно захмелевший Силин обвенчал молодых.

На обратном пути Майя и Федор сидели в одних санях. С Харатаевым ехал священник Силин, приглашенный вместе с матушкой на свадьбу. Была морозная звездная ночь. Майя не слышала ни скрипа полозьев по снегу, ни свиста ледяного ветра, проникающего под полость. На сердце у нее была весна, и звон колокольчиков казался ей пением жаворонков.

«Теперь мы муж и жена, — думал Федор. — Батрак и дочь богача вступили в брачный союз. Но что будет, когда все откроется?..»

— Майя?

— Что, милый? — Майя прижалась к Федору.

— Ты меня любишь?

— Ну, конечно. Разве ты не видишь?.. Люблю!..

— А если бы я был бедняком, нищим…

Майя губами закрыла ему рот. Из ее груди вырвался тихий стон…

Голова Харатаев, выдавая замуж свою единственную дочь, закатил такой пир, которого никогда не знал улус. На свадьбу приехали улусные богачи, наслежные князьки, священник Силин с матушкой. Белые сдобные булки, красные вина, водка, строганина из стерляди, пупки нельмы, конская грудина — все это в изобилии было расставлено на столах, ешь, пей — не хочу. Даже в юрте, где жили батраки, стол был завален мелко накрошенными потрохами. В кашу, сваренную на кислом молоке, положили десять фунтов масла.

Незваных гостей рассадили в средней комнате и на каждые четыре человека поставили по бутылке водки. На закуску гости получили по большому куску мяса и тарелке саламата[12].

В доме и юрте не смолкали шум, песни, оживленные разговоры.

В большой комнате, где пировали именитые гости, богачи наперебой хвастались друг перед другом роскошными выездами, охотничьими псами, хорошими видами на приплод в стадах. В средней комнате, где пили-гуляли люди обыкновенные, изливали друг другу жалобы на житейские неурядицы: и лошади подорожали, а сено подешевело, и зима вьюжная, холодная, а запасов мяса мало… В юрте батраки вслух сожалели, что хозяйскую дочь увезет муж и они лишатся доброй заступницы.

Федор посмотрел в окно и увидел парней и девушек, кружащихся в хороводе. Он вышел во двор и чуть было не подбежал к кругу, чтобы вместе со всеми пуститься в пляс. Но его тут же вернули за стол, напомнив, что купеческому сыну не с руки водить хоровод: что его место среди гостей.

Когда все было съедено и выпито, гости стали прощаться и разъезжаться по домам.

Последним увезли домой на хозяйской лошади священника Силина и матушку. Перепившего батюшку закутали в тулуп и, как куль с мукой, положили в сани.

Ульяна постелила новобрачным в девичьей комнате. Майя первой вошла туда и позвала мать. Вскоре Ульяна вышла с непроницаемым лицом и скрылась в задней комнате.

Федор продолжал сидеть на ороне, не двигаясь с места, будто задремал.

— Ты чего сидишь, Федор? — спросил Семен Иванович. — Иди к жене в спальню.

А Федор и ухом не повел.

— Иди, иди, не робей. Ты что пригорюнился?.. Да я бы на твоем месте… Спать, спать. — Харатаев взял Федора под локоть и, слегка подталкивая, проводил его к двери дочери.

Федор вошел к Майе. Та, не раздевшись, сидела на ороне.

— Ты почему не ложишься? — Федор, стараясь скрыть неловкость, присел на краешек орона, подальше от нее.

Майя, подавив вздох, наклонила голову. Федору показалось, что дышит Майя чаще, чем обычно, словно после тяжелой ноши.

— Майя, ложись, — прошептал он.

Она подняла лицо и улыбнулась:

— А ты?..

Федор придвинулся к ней и обнял…

…Они лежали, тесно прижавшись друг к другу. Федор слышал, как стучало у Майи сердце, как она дышала.

«Майя, любимая, я не тот, за которого меня принимают твои родители! — хотелось крикнуть Федору. — У меня нет ни кола ни двора. Яковлев пообещал, что все у меня будет, если я тебя высватаю… А что, если все, что он сказал, ложь и обман и Яковлев пошел на это, преследуя какие-то черные цели?..» Федор старался гнать прочь эти мысли, но они не хотели его оставлять. Он выдернул руку, которая обнимала Майю, и застонал.

— Что с тобой, Федя?.. — испугалась Майя.

Вместо ответа Федор вздохнул.

— Почему ты молчишь, Федя?..

— Будь я беден, ты, наверное бы, Майя, не полюбила меня.

— Да будь ты даже нищим, все равно бы!.. — Майя, не договорив, крепко обняла его и поцеловала.

У Федора на минуту отлегло от сердца.

— А что бы сказали твои родители?

— Отец, конечно, был бы против… А мама… Ну, полно об этом. Ты, слава богу, не нищий. — Майя прижалась щекой к его лицу.

Федор лежал, не отвечая на ласки.

— Ты чем-то расстроен, Федя?..

— Расстроен, Майя. Боюсь, как бы не затянулась моя поездка. Уж больно дорога дальняя…

Сердце у Майи екнуло. «Что это значит, родной мой? — подумала она. — Почему ты так говоришь? Может быть, тебе страшно ехать одному? В дороге всякое может случиться: можно заболеть, попасть в лапы грабителей…»