— Научи его обращаться с оружием, — кивнул командир высокому чернобородому красногвардейцу и повесил Семенчику на плечо кобуру. — Помни: это не игрушка.

— Поступай к нам в отряд, — подал мысль чернобородый.

— А что, — поддержал Гудзинский. — Сколько тебе лет?

— Восемнадцать, — солгал Семенчик и покраснел.

— Прекрасно. — Лицо Гудзинского стало серьезным. — Зачислить его в отряд.

…Семенник влетел в комнату, придерживая руками кобуру. Майя только что вымыла пол и расставляла мебель. Купчиха, жена Шарапова, лениво бродила из комнаты в комнату, сладко позевывая. С годами она еще больше раздобрела. Но лицо было таким же моложавым. В глазах у нее появился какой-то хищный блеск, как бывает у молодых вдов. Одета она была в узкий, короткий сарафан немыслимого покроя. С некоторых пор купчиха перестала стесняться, часто разгуливала по дому полунагая. Поначалу Майя, глядя на бесстыжую хозяйку, выходила из себя, — боялась, что это дурно будет влиять на Семенчика, — но потом, видя, что Семенчик обращает на хозяйку внимания не больше, чем на ободранный шкаф с изуродованной резьбой, стоящий в углу, успокоилась. К тому же хозяйка всякий раз выказывала свою неприязнь к сыну батрачки. То в комнату ворвется некстати, когда она разомлеет от духоты и снимет с себя лишнее, то топать начнет перед самым сном. Не нравилось хозяйке и то, что к Семенчику приходят люди писать бумаги.

Только когда Майи не было дома, чуть затуманенные глаза купчихи останавливались на Семенчике дольше, чем обычно.

Однажды хозяйка, бросив на Семенчика косой взгляд, сказала:

— Ну и худище. Как будто тебя не кормят. — Она бесцеремонно пощупала его ребра. — Господи боже мой, один кости. Вот пощупай-ка меня. Да не бойся, не съем…

Исполнительный Семенчик пощупал хозяйку за правый бок.

— Смелее, ищи ребра.

Ребер Семенчик не нашел.

Купчиха облизала губастый рот и, бросив взгляд на дверь, сказала:

— А теперь живот… У тебя он к хребту присох, а у меня — во! — Купчиха поймала руку Семенчика, приложила к своему животу. Он был твердый, как барабан.

Семенчик отдернул руку.

С рождества обязанности топить хозяйскую баню перешли к Семенчику, и, судя по всему, он неплохо заменял мать. Чистоплотная купчиха с тех пор зачастила в баню, ходила париться чуть ли не через день. Пока хозяйка трепала себя веником, Семенчик должен был неотлучно находиться в предбаннике. Капризная хозяйка без конца звала его то поднести шайку с водой, то поднять мыло. То вдруг тухла свеча.

Семенчик как ни в чем не бывало входил на зов в парную и делал все, что от него требовалось. Порой хозяйке казалось, что батрак мешкает, наливая воду.

— Скорее неси шайку да уходи, — торопила она.

А вчера купчиха пришла в баню позднее обычного, выпроводив Майю в церковь, Шарапова — к Шалаеву играть в карты. Хозяйка собственноручно закрыла на крючок предбанник и велела зажечь еще две свечи. В предбаннике стало совсем светло. Хозяйка неторопливо стала раздеваться, бросая Семенчику на руки одежду.

— Не уходи, я тебя позову, — не оборачиваясь, бросила она и скрылась в парной.

Через полчаса купчиха громко позвала Семенчика.

— Голубчик, будь добр, потри мне спину, — разомлевшим голосом сказала она, протягивая батраку мочалку.

Семенчик неохотно взял мочалку и стал тереть. Вчера он мыл жеребую вороную кобылу, любимицу хозяина. То было куда приятнее. Кобыла стояла смирно, а эта ерзает. Когда спина стала красной, купчиха легла на лавку лицом вверх и с придыханием спросила:

— Что, упарился?.. Три руками, без мочалки… Не торопись.

— Сами потрете, — отвернувшись, сказал Семенчик и вышел из парной.

Купчиха розовым шаром выкатилась вслед за ним, улыбаясь во весь рот.

— Ну, спасибо, голубчик, услужил. — Она потрепала его по щеке. — Я довольна. Получишь от меня пять рублей серебром, только чур молчать. Не дай бог, Шарапов узнает.

…Купчиха первой увидела у Семенчика наган и всплеснула руками:

— Господи, да он с ливорвертом!..

— Это мне красные дали! — обращаясь к матери, похвалился Семенчик. — Меня в отряд приняли.

— В какой отряд?.. Какие красные? — Майя ничего не понимала.

— Красные, здесь, мама! На пароходах приехали. Казаков разоружили. Купцов и богачей теперь к ногтю, и — бах, бах!.. — При этом Семенчик свирепо глянул на хозяйку.

— Ну, дожили!.. — Купчиха по-наполеоновски скрестила руки на рыхлой груди. — Согрела змею… Да ты только попробуй, вышкварок, душа с тебя вон!.. — Она плюнула и с достоинством уладилась.

— Мама, я поеду с отрядом. Ты ведь отпустишь меня? — обратился Семенчик к матери, когда купчиха вышла. — Все едут воевать с богачами. Это они посадили отца в тюрьму, угнали на каторгу. Вот и рассчитаюсь за все…

Майя смотрела на сына, а слезы лились и лились помимо ее воли.

— Мама, не плачь…

— А что тебе мои слезы, сынок? — всхлипнула она. — Материнские слезы детей не остановят. Моя мать все глаза проплакала, а я… Ушла за твоим отцом… Теперь мой черед пришел расставаться…

Семенчик обнял мать, целовал в мокрые соленые щеки.

— Мама, не плачь, я вернусь. Может быть, отца встречу, вместе вернемся…

Знал бы Семенчик, что отец его рядам, на пароходе лежит в полубреду. Накануне он простыл на палубе и слег. Фельдшер послушал и сказал: «Воспаление легких». Велел лежать.

— Вот бы обрадовался твой несчастный отец, увидев такого сына!.. — Майя утерла слезы, прижалась к Семенчику. — А каково мне без тебя будет? Уйдешь с красными… Эти меня съедят!.. Или выгонят. Куда я пойду?

— Пусть только пальцем тронут, пусть попробуют! — сказал это Семенчик так громко, чтобы слышала купчиха.

Вернулся домой Шарапов в сопровождении четырех красногвардейцев. Работники быстро нагрузили мясом и мешками с мукой пять подвод, подвезли к причалу.

Семенчик подошел к купцу, поправил кобуру и, глядя ему в глаза, предупредил:

— Я уезжаю с красными, а мать оставляю пока у вас. Смотрите мне. Душу вытряхну, в случае чего, теперь наша власть.

— Пусть живет, — буркнул Шарапов, пряча глаза. — Она хлеба даром не ест.

Майя проводила сына к реке. Семенчик обнял ее на прощанье и прыгнул в баркас. Вот он уже взошел по трапу на пароход у замахал ей рукой. Если б сын мог видеть лицо матери. Сквозь слезы она улыбалась.

Пока не скрылись пароходы, Майя неподвижно стояла на берегу. У ног ее неприветливо плескалась река…

Комиссар Временного правительства господин Соловьев, круглый плешивый человечек с отвислом животиком, собрал у себя в кабинете чиновников Якутского областного управления, воинских начальников и купечество, чтобы обсудить создавшееся положение. Из Покровска сообщили по телефону, что в верховьях реки появились три парохода с красными флагами. А что означали красные флаги, ни у кого сомнений не вызывало. Пароходы держат курс на Якутск.

Начальник гарнизона штабс-капитан Бондалетов, поглаживая холеной рукой рыжую шевелюру, и не думал скрывать своего волнения. Сидел он в шинели, бесшумно притоптывая начищенным сапогом. Зато первый якутский богач купец Никифоров сохранял полное спокойствие. Время от времени он косился на Бондалетова и морщился.

— Вы что-то хотите сказать, господин штабс-капитан? — обратился к начальнику гарнизона комиссар.

— Господа, — тоном рапорта начал штабс-капитан, — положение у нас достаточно прочное и выгодное. Неприятель попытается высадиться на Гольминке, либо против городского Зеленого луга, либо на Осенней пристани. Во всех этих пунктах нами воздвигнуты укрепления, расставлены пулеметы. Пусть только сунутся. Перестреляем, как зайцев в загоне!

— Какие силы у красных? — спросил комиссар.

— Не более пятисот штыков.

— Откуда вам сие известно? — поинтересовался Никифоров.

Бондалетов даже головы не повернул в сторону купца, однако заметил язвительно: