— Не ходи, — остановил его Коробейников. — Не делай следов.

— Прекрасно, прекрасно, — твердил Филиппов. — Никто нас здесь не возьмет.

— Это исключено! — Коробейников, волнуясь, дергал мочку правого уха. — И бить вот оттуда, сверху… Бить и бить…

— Решено: здесь! — подытожил начальник штаба.

— Поезжай-ка, поручик, сейчас же в Хахсыт и жди там красных. Как только появятся, немедленно дай знать.

Вислогубому совсем не хотелось никуда ехать — только вернулся, блеснул перед начальством.

— Как же я сообщу? — Вислогубый совсем сник. — А вдруг попадусь?

— Ну-ну, поручик! У тебя что на плечах, голова или… Как только подойдут к Техтюру, садись на коня и галопом к нам, в Хаптагай.

Ночью Коробейников пригнал к устью Кыллатара сорок человек. Подводы оставили на острове. К намеченному месту подошли пешком со стороны реки. В кустах над берегом всю ночь рыли в снегу окопы. Только к утру измученная команда вернулась в Хаптагай.

Коробейников строго-настрого приказал всем, кто работал на окопах, держать язык за зубами. Ни слова об устье Кыллатара!

5 марта вечером в Техтюр прибыла большая часть Второго северного отряда и штаб Каландарашвили. Поход близился к завершению. Командующий приказал располагаться на ночлег и возобновить марш ранним утром.

Асатиани вместе со своим ординарцем утроился в ямской избе. Сюда и привели патрули задержанного на тракте человека. Это был молодой якут в новой лисьей шапке и дорогой шубе. Никаких документов при нем не оказалось.

— Фамилия? — спросил Асатиани у задержанного.

— Барсуков Василий.

— Местный?

— Нет. Я из Нохтуйска.

— Куда едете?

— В город. Хотел здесь остановиться на ночлег, но пришли ваши люди. Поэтому я решил в соседнюю деревню… Там переночевать думал.

Асатиани позвал хозяина:

— Вы знаете этого человека?

— Нет, — мотнул головой почтарь. — Он нездешний.

— А зачем вы едете в город? — пристально глядя на парня, спросил Асатиани.

Барсуков замялся.

— У меня родной брат там в больнице умирает, — нашелся он. — Батя велел привезти домой, чтобы не чужие хоронили.

— А не врешь? Гляди у меня.

В глазах Васьки блеснули слезы — от испуга.

Асатиани отвернулся, поморщился.

— Отпустите его. Пусть едет своей дорогой.

У Васьки чуть не вырвался вздох облегчения. На одеревеневших ногах он вышел из ямской избы и медленно побрел к своим саням, боясь оглянуться.

В Хахсыте Ваську поджидал вислогубый. Узнав от Васьки, что красные заночевали в Техтюре, Федорка поскакал в Хаптагай.

Коробейникова растолкали следи ночи.

Из путаного доклада вислогубого командующий никак не мог понять спросонку, остановились красные или двигаются дальше.

— Остановились?.. Ну, слава богу! Пусть отдохнут перед вратами ада. Будите армию!

— Всех? — осведомился Федорка.

— Нет! Трусов, которые при одном упоминании о красных валят в штаны, оставить. Они нам всю обедню испортят…

В час ночи банду подняли по тревоге. Ночь выдалась морозной. В небе мерцали звезды, маленький серп луны затерялся среди них.

Впереди скрипели полозьями сани, за ними, растянувшись, шли «братья». Когда спускались к реке, воинство это напоминало стадо коров, бредущих к водопою.

На острове, под стогом, оставили подводы. Коробейников приказал взять с возов по охапке сена и следовать за ним.

Перед окопами он собрал всю банду в кучу и объявил:

— Братья мои, сейчас мы расположимся здесь в засаде. Запрещаю курить и разговаривать! Гробовая тишина! Стрелять только по моей команде и по команде господина Филиппова.

Подстелив в окопы сена, бандиты залегли, притаились.

Коробейников посмотрели на часы: три…

— Вы останетесь здесь, господин Филиппов. А я буду в южной группе. В голове, конечно, пойдут верховые. Пропустите их. А когда покажутся подводы — бейте! Моментально начнется толкучка, неразбериха — и ни один красный не уйдет! Первый выстрел за вами — это будет сигналом.

— Слушаюсь, — ответил Филиппов, не отрывая взгляда от дороги. Вот она, шагах в двадцати внизу. На таком расстоянии будет нетрудно поразить цель даже самому неопытному стрелку.

Напряженная стылая тишина. Начало рассветать. На фоне посветлевшего неба темнела вершина Ытык-Хая. С Техтюра доносился собачий лай. Над головой бандитов в морозном воздухе закаркал ворон — летел в сторону Лены и увидел притаившихся в засаде людей.

Техтюрский старожил, бывший государев ямщик, у которого Каландарашвили остановился на ночлег, оказался интересным собеседником. Разговор зашел о ямских станках. Все они расположены в двадцати пяти — тридцати вестах друг от друга. Командующий поинтересовался, кем и когда они были основаны.

Оказывается, императрицей Екатериной Второй.

Но, удивительное дело, одни станки стоят на широких травянистых пойменных лугах, другие приютились у голых скал и ущелий. Зачем императрице понадобилось строить станки в этих гиблых местах? Как и почему мужики согласились там жить?

— Катька-то хитра была, как всякая баба, — начал рассказывать старожил. — Посылает она в Якутию чиновника, такого же пройдоху, как и сама. Прибывает, он, значит, в Иркутск, оттуда с отрядом казаков — к верховьям Лены. На паруснике вниз спускается и через каждые два-три кёс[30] столбики с номерами ставит — тут, дескать, и будут станки ямские.

Возвращается, значит, чиновник в Петербург и говорит Катьке: «Все сделал, как вы повелели, ваше величество: осмотрел всю местность и столбики поставил с номерами. Надобно построить столько-то ямских станков».

Улыбнулась Катька приветливо и дала чиновнику облобызать свой башмак, а может, и повыше… Нашего брата она любила… Дальнейший разговор происходил, надо полагать, у Катьки в горнице, за чашкой чая. «А как там местность?» — спрашивает она у него. «Где как, — отвечает он, а сам косится на вырез в платье. — Местами так пригоже что глаз не оторвать, и такое приволье для скота, а местами — одни камни. Я и там, и там столбики ставил».

«Ничего, граф, — сразу графом стал, — успокаивает его Катька, а сама под столом ножкой двигает. — Номера всех столбиков вложи в один мешок. Пусть вытягивают мужики: кому какой номер на счастье выпадет, там и будет справлять государеву службу. А уж кому что попадется — зависит от фортуны. Обижаться-то не на кого… Граф, у меня туфля спала».

Чиновник был догадлив, бросился под стол туфлю на царскую ногу надевать. Взял он в свои белые руки туфлю, а сам дрожит: а вдруг нечаянно коснется рукой голой пятки царицы или пальчика! Смерть! За это в те времена казни предавали. Изловчился, надел туфлю, не коснувшись царственной ножки! Пронесло, уф!..

«Это все, на что вы способны, граф? — говорит ему Катька, а у самой в глазах чертики прыгают. — А что вы еще делать умеете?» Чиновник выглядывает из-под стола ни живой ни мертвый.

«Повелевайте, ваше величество! Все сделаю!»

«Разорвите, граф, на мне это платье, оно мне надоело, тянет под мышками».

А платье-то из парчи, золота и серебра, она его всего два раза надела.

Чиновник стоит, хлопает глазами, не знает, как быть.

Катька вскочила, да как топнет ножкой:

«Повелеваю!»

Ну, тут уж некуда деваться, схватил чиновник обеими руками ее за пазуху да ка-ак рванет — ды-ыр! Сорвал с нее платье и давай со зла драть его на лоскутья. Катька стоит в одной рубашонке, водит руками по бедрам и хохочет! Заливается: «Рви и сорочку!»

Сорвал чиновник с нее сорочку и обомлел. Стоит перед ним сама Екатерина Вторая в чем мать рядила! Стан стройный, тело белое, лебединая грудь колыхается. Стоит и аж притопывает.

«Раздевайтесь, князь? Скорее…» — шепчет одними губами.

Переждав, пока Каландарашвили перестал смеяться, старожил продолжал: