Прослышав о том, что в Бодайбо большой спрос на продукты и все там дорого, Федорка с наступлением зимних холодов закупил побольше масла, мяса, рыбы и стал собираться к поездке в тайгу.

За несколько дней до своего отъезда в тайгу Федорка побывал в городе. На обратном пути он заночевал в Кильдемцах у купца Иннокентия.

Узнав, что Федорка собирается ехать в тайгу торговать, Иннокентий позавидовал Яковлеву-младшему. Вот где он наживется, поправит свои дела, хотя они у него, по слухам, и так хороши. Был бы Иннокентий помоложе, махнул бы вместе с Федоркой в тайгу! А здесь, имея дело с мошенниками Шараповым и Шалаевым, еле сводишь концы с концами, дрожишь, чтобы не прогореть. Самый дальний путь для грузов Иннокентия — Мачи, а Федорка едет на край света — в Бодайбо. Здесь Шарапов и Шалаев покупают у него самое лучшее мясо по полтора рубля за пуд. Интересно, почем мясо в Бодайбо? Наверно, раза в три дороже.

Федорка сидел за столом важный, надутый, свысока поглядывая на состарившегося Иннокентия. Он видел, что купец хочет о чем-то попросить своего гостя, но не отваживается.

Выпили еще по одной рюмке, закусили. Иннокентий заискивающе посмотрел на Яковлева-младшего, не решаясь похлопать его по плечу.

— Друг мой, если я пошлю с вами человека с грузом. Не согласитесь ли вы продать мои товары? Десять процентов комиссионных.

Вислогубый Федорка улыбнулся:

— Продам. Почему бы не услужить своему человеку?

Иннокентий чуть не полез к Федорке целоваться. Хлопнув его по плечу, он сказал:

— Решено!.. Хорошо иметь дело с благородным человеком, он тебя не подведет и не обманет. Я пошлю пять подвод с мясом и одного человека в помощь. Продашь мясо, — купец перешел на «ты», — по тамошним ценам, из вырученных денег возьмешь десять процентов комиссионных, остальные привезешь мне. По рукам?

— По рукам.

Федорка в уме прикидывал, сколько он получит прибыли с пуда мяса. К комиссионным он найдет способ кое-что прибавить, так что в накладе не останется.

А купец, ласково улыбаясь гостю, думал о нем: «Ты тоже плут и мошенник почище Шарапова, погреешь руки на моем мясе. Но чем отвозить его в Мачу, пусть лучше идет в Бодайбо, все же будет прибыльнее».

Иннокентий опять наполнил рюмки, радуясь выгодной сделке. «А вдруг Федорка раздумает? — испугался своей мысли купец. — Надо бы его чем-нибудь замаслить. Не отдать ли ему того жеребца, что напоролся грудью на острый кол? Все равно подохнет, да и проку от него никакого — кожа до кости».

— В придачу отдаю тебе жеребца… одного. На мясо. Распорол себе грудь. Надо прирезать. Нет-нет, жеребец ничего, жирный.

Федорка улыбнулся так, что верхняя губа подвернулась, а сам подумал: «Так-то я и поверил в твою щедрость, старый кобель. Отдаешь мне издыхающую конягу. Черт с тобой, возьму — пригодится. Покупатель и на дохлятину найдется».

— Ладно, утром посмотрим, что там за жеребец, — ответил гость.

— Мы не пропадем, если будем держаться друг друга. — Иннокентий поднял рюмку. — Только я стар стал, стар… Вы, молодые, не уступите нам первенства.

Федорка выпятил грудь, постучал по ней рукой. Да, мол, мы молодые, и не пристало вам, старым крысам, тягаться с нами.

— Лет через пять богаче меня не будет в тайге, — начал он бахвалиться. — В тайге, говорят, очень дорог спирт. За кружку спирта насыпают кружку золота. Я думаю захватить с собой спирта и пустой мешок для золота.

Утром, после завтрака, хозяин повел гостя в конюшню показать дареного жеребца. Жеребец едва держался на ногах от худобы и раны на груди. Иннокентий, пряча глаза, сказал, что конь передается Федорке в полное владение и он волен поступить с ним, как найдет нужным. Иннокентию было жаль этого жеребца, он давал здоровое потомство, весь молодняк выживал. По этой причине у Иннокентия не поднималась рука прирезать жеребца — лучше пусть кто-нибудь чужой это сделает.

Федорка не стал мешкать, отвел жеребца в лес, забил его и начал свежевать. Жеребец был настолько тощ, что казалось, к костям кожа приросла. Федорка распорядился вынуть из живота все потроха, а кровь слить в ведра.

На морозе кровь быстро загустела. Федорка попросил нож, распорол стегна и голени ног жеребца и стал заливать их кровью. Мясо округлилось, вздулось. Разрезы тут же зашили белой грубой ниткой и по шву постучали обухом топора, шов стал незаметным. Теперь на мясо любо-дорого посмотреть: гладкое, налитое белым жиром, чуть поднесешь к огню — растает.

— А вдруг поймаешься? — спросил купец. — Что тогда?

Федорка засмеялся:

— Я буду продавать целыми окороками. Получу деньги, а там пусть ищет зверя в тайге. В другой раз умнее будет. Тунгусам я еще не то продавал. В масло заливал кислое молоко. Сожрали и, наверно, ничего не поняли.

Иннокентий даже не стал скрывать своего удивления: вот это ловкач, вот это мошенник — другого такого не встречал. Сам он тоже надувал своих покупателей, но так!.. Самое большое, что Иннокентий делал, — подмачивал водой листовой табак и потуже натягивал на аршин ситец, так, что ткань порой не выдерживала.

«Да, этот далеко пойдет, если хребет не переломают», — подумал о Федорке Иннокентий.

Через несколько дней Иннокентий проводил Федорку в тайгу с обозом в десять подвод и одним конюхом.

Весной по приискам распространился слух, что прибыл новый окружной инженер, присланный самим царем. Рассказывали, будто новый инженер в разговорах с рабочими обещал закрыть шахты, грозящие обвалом, закрыть непригодные для жилья бараки и построить новые, позаботиться, чтобы в лавки привозили качественный провиант.

Одни радовались, слушая эти разговоры, другие посмеивались над легковерными: где это, мол, видано, чтобы барин, белоручка стал на защиту рабочего человека.

Однажды Федор, свалив на Надеждинском прииске крепежный лес, пошел к бараку, в котором жил Трошка. Возле барака стояла тройка лошадей, впряженная в кибитку. Федор спросил у знакомого кучера, кого он привез. Тот ответил, что он теперь возит нового окружного инженера Константина Николаевича Коршунова, и удивился, что Федор до сего времени не знает, что на прииски царь послал очень душевного человека, который горой стоит за рабочих, готов защищать их грудью — вот какому важному господину Кеша теперь служит.

Федор вошел в барак. Там было полно народа. Посредине на табурете сидел длинноногий худощавый человек с бледным лицом. На носу у него поблескивало квадратное пенсне в золотой оправе. Господин держал в белых худых пальцах записную книжку и что-то писал.

В бараке громко выкрикивали:

— С тех пор как здесь стало акционерное общество, хоть помирай! Высокий мужской голос добавил:

— Невозможно ничего купить, все лавки позакрывали!..

Его перебили:

— Как все? Есть лавки общества! Но в них ничего нет, кроме тухлого мяса и прогорклого масла!..

— За эту тухлятину три шкуры дерут!..

Какая-то женщина робким голосом сказала:

— Нравственная женщина не должна спать на одной койке с мужчиной, кроме мужа. А нас заставляют спать…

Громкий хохот заглушил ее слова.

Коршунов подвигал уставшей спиной, закрыл записную книжку и громким приятным голосом, чтобы все слышали, заговорил:

— Я все записал, госп… — он хотел сказать «господа». — К сожалению, все это горькая правда. Я лично сам обошел все прииски и воочию убедился, в каком бедственном положении вы пребываете. Кое-кто слишком беззастенчиво пользуется тем, что Ленские прииски находятся в большом отдалении от… столицы. Надо положить этому конец.

По бараку прокатился одобрительный шум:

— Давно бы!.. Мы ведь тоже крещеные, одной веры!..

— Я буду настаивать перед правлением общества, чтобы ваши законные требования были удовлетворены. В противном случае я вынужден буду донести об этом самому государю.

Когда шум в бараке стих, вперед протиснулся Трошка и невинным голосом спросил: