На лбу Семенчика выступили капельки пота.

«Душно», — догадалась Майя и распахнула дверь.

Ветер утих. Из сгрудившихся черных туч вот-вот хлынет дождь. Яркая молния прорезала полумрак, послышался шум приближающегося ливня. Загрохотал гром.

Назойливая муха то и дело садилась Семенчику на лицо. Взяв полотенце, Майя выгнала ее наружу и прикрыла дверь, опасаясь, что разбушевавшаяся непогода разбудит сына.

Сверкающие огненные, зигзаги за окном вспарывали черноту туч, раскатисто рокотал гром. Где-то совсем рядом молния ударила в дерево. От сильного треска, казалось, все вокруг содрогнулось. По сухой земле забарабанили крупные капли, потом дождь хлынул как из ведра. Измученная бессонной ночью, Майя положила голову на подушку и задремала.

Как только дождь перестал, Майя очнулась, распахнула дверь, чтобы проветрить помещение. Семенчик по-прежнему крепко спал, по-детски посапывая носом.

Майя снова села у изголовья сына. Наконец-то он рядом, ее Семенчик, ее отрада. Если бы знал сын, сколько ночей не спала мать, когда он уехал с красными. Тут еще вскоре вошел в село отряд белогвардейского офицера Гордеева. Натерпелась она тогда страху! Ревком, который, кстати, почти бездействовал, был арестован. Старика Юшмина посадили на прежнее место — волостным старостой. Урядник Петухов опять надел мундир и стал чинить суд и расправу, купцы Шарапов и Шалаев подняли головы, пуще прежнего обижали народ.

Щеголеватый, белокурый Гордеев остановился у Шалаева. На второй день по указке Шарапова к предводителю белогвардейцев привели Майю.

Гордеев сидел с хозяином дома в гостиной и пил вино.

— С кем имею честь? — насмешливо спросил офицер, оглядывая Майю с ног до головы. Нет, вид этой женщины решительно не располагает к приятной беседе: лицо осунувшееся, бледное, глаза испуганные и старовата.

— Мать большевика, — почтительно пояснил Шалаев, наполняя бокал постояльца. — Ее сын ушел с красными. А муж еще при государе осужден на каторгу. Бунтовал в Бодайбо…

Гордеев уставился на Майю ястребиными глазами:

— Это правда?

— Мал он еще, сынок-то… Ему и пятнадцати нет. Из шалости уехал. Безотцовщина, никакого сладу с ним.

— Если попадется, мы не посмотрим, что мальчишка, — пригрозил Гордеев, — поставим к стенке. И тебя заодно.

— Глуп он еще… Что с него возьмешь?.. — Голос у Майи дрожал.

Офицер небрежно махнул рукой:

— Пошла вон.

Гордеев со своим отрядом пробыл в Маче всего три дня. Расстреляв членов ревкома и ограбив тех, кто «сочувствовал Советам», белые сочли свою миссию законченной. На четвертые сутки отряд погрузился на пароход и отчалил от пристани. Вместе с белыми ушел и Шалаев, который собственноручно расстреливал ревкомовцев.

Несколько дней спустя привезли труп купца, убитого в стычке с красными, и похоронили в Маче. Шарапов стал единовластным хозяином всего движимого и недвижимого имущества и не очень тужил по убитому. Позаботился даже, чтобы душа «раба божьего Шалаева» попала прямехонько в рай: поехал в Нохтуйскую церковь и пожертвовал 1000 рублей в царских денежных знаках — на свечи. За товары же брал у покупателей только золото и пушнину. Так вернее.

Как прошел слух, что в Якутске власть большевиков установилась, Шарапов тише воды, ниже травы стал. Остановил как-то Майю на улице и с сочувствием в голосе спрашивает, нет ли вестей от сына.

У Майи екнуло сердце. «Что-нибудь о Семенчике разнюхал, — подумала она. — Ну, говори же, не тяни!.. Жив ли он?»

— Ничего не слышно, — еле выговорила наконец.

— Вернется сын. Красные опять пришли к власти. Не слышала разве? — удивился Шарапов.

Женщина знала, что купец — мастер лгать и притворяться, и не поверила ему. А вечером от хозяина услышала: еще зимой в Якутск вернулись красные. Так вот почему Шарапова точно подменили! Как завидит, первым здоровается, заговаривает ласково.

С тех пор Майя с надеждой встречала каждый день. И вот сын приехал, спит на ороне…

Майя с тревогой думала о том, что Шарапов и Петухов не признают власти Семенчика — мал еще. Она провела пальцем по черному пушку на верхней губе и, зажмурив глаза, поцеловала в лоб.

— Что, мама, гроза была?

— Спи, спи, сынок.

— Пожалуй, пора вставать.

— Куда спешишь? Отдохни еще.

— Нет, довольно. — Семенчик встал, сел на ороне. — Дела много. Надо же сегодня поговорить с людьми. Скажи, остался в Маче кто-нибудь из ревкома?

Майя знала, что уцелел из ревкомовцев один Иван Усов. За день до прихода Гордеева он уехал в тайгу к золотоискателям и только весной вернулся в Мачу.

Жену Усова, сухощавую, рано состарившуюся якутку, допрашивал сам Гордеев, а потом урядник Петухов.

— Где твой муж? — кричали они. — Или мы тебя и твоих пятерых сосунков на тот свет отправим, или скажешь, где прячется Иван!

Женщина не знала, где прячется Иван. Да если бы и знала, все равно не сказала ни под какими пытками.

Гордеев поражался упрямству жены председателя ревкома. Разъяренный офицер приказал всыпать ей шомполов и бросить в холодную. Домой женщину привезли еле живую. Все тело было в синяках и кровоподтеках.

Обо всем этом Майя рассказала сыну.

— Я, мама, пойду к Усову. Он мне нужен.

Семенчик поцеловал в щеку мать:

— Спасибо, родная. К ужину вернусь.

Иван Усов сидел возле сарая и чинил рыболовные снасти. Увидев высокого молодого человека в кожанке, вошедшего во двор, поднял голову.

— Здравствуйте, товарищ Усов.

— Здравствуйте.

— Что, не узнаете меня?

Усов, продолжая смотреть на Семенчика, отрицательно покачал головой.

— Я Семен Владимиров.

По всему видно было — эта фамилия ни о чем Усову не говорила.

— Пожалуйста, вот мой документ. — Семенчик достал из внутреннего кармана мандат и протянул Усову.

Усов, поколебавшись, взял мандат и про себя стал читать, шевеля губами. В это время подошла жена Усова, вытирая о передник руки, и тоже через плечо мужа стала смотреть в бумагу, хотя и не знала ни одной буквы.

Семенчик важно сложил документ, спрятал в карман. Усов смотрел теперь на Семенчика выжидающе.

— Вы единственный, кто остался из состава ревкома, — сказал Семенчик. — Помогите мне создать в Маче местный орган Советской власти.

Мужик хмуро молчал, потом посмотрел на жену, как бы спрашивая у нее совета.

— Ни за что! — обращаясь к Семенчику, воскликнула та. — Если человек один раз увернулся от смерти, так нужно опять совать головой в петлю? Нет уж!.. Поищите другого. Разве мужчин в селе нет, кроме Ивана моего?

— Что было, то не вернется, — стал успокаивать Семенчик. — Нынче у Советской власти сильная опора — Красная армия. Любой контре голову свернет.

— Ой, так ли?.. Мы уже слышали об этом. А они обратно пришли и прикончили всех в овраге. Один Иван случайно спасся. И у меня на спине еще рубцы не зажили.

— Знаю. Моя мать все мне рассказала.

— Погоди, погоди… Мать, говоришь? Чей же ты?

— Федора Владимирова сын.

— Иван, так это же Майин сын! — воскликнула женщина. — Нынче приехал с пароходом. Только и разговоров!..

— Семенчик?.. Да неужели!.. С мандатом!.. Вот бы никогда не подумал!..

— Что же мы стоим во дворе, идем в избу, — спохватилась хозяйка. — Надо было сразу сказать, что свой. А то я чуть было лишнего не наговорила.

Они вошли в дом. Хозяйка посадила гостя на лавку, побежала ставить самовар.

— Ты на нее не обижайся, — примирительно сказал Усов. — Досталось ей здесь, когда я скрывался.

До блеска начищенный медный самовар шипел, брызгал капельками кипятка. Хозяйка разлила в чашки чай, поставила на стол полную миску горячих пшеничных оладьев.

— Попробуй-ка нашей стряпни, красный тойон, или как тебя называют — комиссар, — приговаривала женщина, приветливо улыбаясь. — Мука, правда, не своя: у купца Шарапова выменяла на пушнину. Вы вот шумите все о перемене власти, но жизнь-то наша так и идет по-старому, да и вряд ли скоро переменится.