— Кто там?
Незнакомый мужской голос громко спросил по-русски:
— Мария Владимирова здесь проживает?
«Не с Федором ли что-нибудь случилось?» — подумала Майя и почувствовала, что у нее холодеют ноги. Она открыла дверь.
У порога стоял урядник. Не ожидая приглашения, он вошел в землянку и зычным голосом спросил:
— Это вы. Мария Владимирова?
— Да, я… — совсем не слышно ответила Майя.
Урядник открыл палку, которую до этого держал под мышкой и, послюнявив палец, стал перелистывать какие-то бумажки. Наконец, он разыскал нужную бумажку, откашлялся в кулак и прочитал: «Основываясь на указаньи, данном корпорацией „Лена Голдфилдс“, мировой судья предписал воспретить жительство на приисках Владимировой Марии за противоправительственную агитацию среди рабочих…»
— Что-что?.. — не поняла Майя.
— «Во исполнение постановленья господина мирового судьи оную Владимирову Марию в трехдневный срок выселить за пределы приисков, принадлежащих корпорации».
Майя наконец поняла, чего от нее хотят, и спросила:
— А куда мне деваться?
Урядник развел руками:
— Куда хотите. Вам дается три дня. Извольте расписаться. Вот тут… Тэ-э-кс. Благодарю-с. Итак, три дня. Сегодня у нас пятница, суббота, воскресенье — долой. Во вторник приду проверю. В случае чего — выселим по этапу. Предупреждаю.
— Куда же я пойду?
— Ну, хотя бы в Бодайбо. Власть корпорации на Бодайбо не распространяется. Если переедешь туда, — перешел урядник на «ты», — там тебя никто не тронет… Тэ-экс, поняла?
Когда урядник ушел, Майя долго стояла, не двигаясь, словно ее оглушили ударом. «За антиправительственную агитацию среди рабочих». Она плохо понимала смысл этих слов, но каким-то седьмым чувством поняла, откуда пришла напасть — от Коршунова. Это он вчера и позавчера видел ее в бараках и, наверно, заявил в полицию. О, будь ты проклят, изверг, предатель! Как же она могла так опростоволоситься? Жить у него в доме и даже не предполагать, что это — Коршунов, о котором ей Федор говорил на свидании. Ох, если бы она знала!..
Майя опустилась на орон и навзрыд заплакала. Семенчик проснулся и спросил:
— Ты чего, мама, плачешь?
Майя подошла к сыну, прижала его к груди и еще громче разрыдалась.
VII
Воскресный день четвертого апреля выдался теплым, солнечным. У всех было праздничное, радостное настроение. Через неделю — пасха. Сегодня тоже вроде праздника — все собрались идти в главную контору. По этому случаю мужчины побрились, приоделись получше, женщины тоже принарядились. Прошение на имя господина Преображенского каждый спрятал поближе, чтобы потом не искать, когда подойдут к главной конторе.
День только начинался, до условленного времени еще далеко, поэтому не торопились. К Андреевскому прииску скоро должны были подойти рабочие Константиновского и Александровского приисков. Парни, забравшись на крыши бараков, наблюдали за дорогой. Среди них был и сын Завалина — Пашка. Пошел уже третий год, как он работает на шахте с отцом. У него тоже в грудном кармане лежит прошение. Пашка возбужденный, ни минуты не посидит на месте. Он первый увидел на дорогие людей, слез с крыши, вбежал в барак:
— Идут, идут!
Рабочие Андреевского прииска высыпали из бараков, вышли на улицу, чтобы встретить товарищей. Люди валом валили вдоль раки Бодайбинки, слышны были оживленные разговоры, смех.
— Добрый день! — громко поздоровался Волошин.
Рабочие жали друг другу руки, некоторые обнимались — так как оказывались или односельчанами, или вместе отбывали ссылку.
Откуда приехали два месяца назад Иван Волошин и его жена Акулина на Бодайбинские золотоносные прииски, никто не знал. Знали только, что Волошин искусный слесарь, непьющий, скромный, немногословный человек, к которому сразу как-то все потянулись. Иван часто бывал в Бодайбо, а когда его спрашивали, зачем он чуть ли не каждую неделю ездит в город, Волошин уклончиво отвечал:
— Все дела. То деньги надо послать родным, то инструмент купить. И никак костюм не куплю себе подходящий.
Говорили, будто на днях Волошин перевел из Бодайбо большую сумму денег в Швейцарию, и, когда его спросили, кому он послал перевод, услышали ответ:
— Одни мой знакомый, которому я должен деньги, уехал в Берн. Долг я ему частями отправляю туда по почте.
Но странное дело, на имя Волошина из иностранных государств все чаще поступали денежные переводы. Волошин получал по почте в Бодайбо эти деньги и сдавал их в забастовочный фонд.
Солнце пригревало по-весеннему. На стенах бараков, с наружной солнечной стороны ожили зеленые мухи. Они походили на шляпки вбитых гвоздей.
Собравшиеся рабочие стали делиться последними новостями. На днях во многие шахты хлынула вода. Администрация не на шутку испугалась и обратилась к лесорубам: переходите к нам в шахты, много денег будете зарабатывать. Лесорубы, которые тоже в дни забастовки не работали — в крепежном материале нужды не было — ответили отказом. Тогда рабочие добровольно спустились в шахты, заделали щели и трещины, через которые поступала вода, и опять возвратились в бараки. А администрация было обрадовалась — думала, что рабочие решили прекратить забастовку.
Когда рабочие трех приисков собрались, Иван Волошин залез на кучу дров и снял шапку. Весенний ветерок шевелил его мягкие волосы, похожие на пожелтевшую траву-мятлик.
— Товарищи, — начал он речь, — сейчас мы все пойдем к главной конторе вручать сознательные записки прокурору. Я лично считаю, что это напрасная затея, ничего она не принесет, наших заключенных друзей и товарищей не освободят. Но я и мои товарищи, которые так думают, подчиняемся воле народа и идем вместе со всеми. Но будьте настороже и не поддавайтесь на провокации. Кто выпил хотя бы капельку, пусть лучше остается дома. Ни одного лишнего слова. Ни в коем случае не вступать в перебранку с полицейскими, урядниками, стражниками, солдатами. Даже если они начнут вас толкать и теснить. Мы идем не к друзьям, а к своим классовым врагам, капиталистам. Мы должны показать им свою сплоченность, твердость, дисциплину.
— А не пальнут ли они по нас из ружей? — спросил кто-то из толпы.
Стало тихо. Все ждали, что Волошин ответит.
— Не исключено, что по нас откроют стрельбу, — как можно громче сказал Волошин. — Царю не впервые стрелять в народ. Не думаю, чтобы жандармский ротмистр Трещенков бросал слова на ветер, угрожая рабочим расстрелом.
По толпе прокатился шум.
— Пусть только попробуют!.. Костей потом не соберут!.. Пролетарии заставят их ответить!.. — слышались голоса. — Стрельбой нас не испугать!.. Пошли-и-и!..
Волошин соскочил с дров. Толпа двинулась к Пророко-Ильинскому прииску. Пророко-ильинцы уже тоже вышли на дорогу, ждали, когда подойдут рабочие из других приисков.
На поляне опять провели митинг. С речью снова выступал Волошин, предупредил рабочих насчет возможных провокаций.
Было условлено, что все шествие встретится у Сапун-горы, возле моста через Бодайбинку, от которого идет окружная дорога в Надеждинский прииск.
Шли шутя и смеясь. Веселое, праздничное настроение не покидало людей. Тысячи ног, чавкая по грязи, обходя тающие сугробы и лужи, шли по дороге и ее обочинам. Кто-то лихо запел:
И не слышно звонких песен на реке,
И не видать его в царевом кабаке…
Песню подхватили:
И не кончил этой песенки гусляр,
И не идет уж он на людный базар!
Веселая, неуемная песня катилась над огромной толпой, отзываясь мощным эхом.
В церкви Надеждинского прииска сегодня службы не было. Пошел слух, что священник заболел. Наиболее ревностные прихожане пошли к попу разузнать, какая на него хворь напала. Оказалось, поп совершенно здоров и трезв. У него спросили, почему нет сегодня воскресной службы. Поп, поглаживая белую бороду, ответил:
