— Как видишь, дорогой мой друг Семенчик, судьба якутского народа и нашей автономной республики в большой опасности.

— Что же нам делать?

Слепцов пристально посмотрел на приунывшего Семенчика. На переносице у комиссара появилась складка, сделав лицо его старше.

— Ничего у них не выйдет! — Слепцов встал, заходил по комнате. — Теперь судьба якутов переплелась с судьбой России, с судьбой Советской власти. И потому не одолеть им нас.

— А если обратиться за военной помощью прямо к Ленину?

— В Москве все уже знают. Нам помогут. Но и мы не должны сидеть сложа руки. При царе считали, что якуты не годятся для военной службы. Революция показала, что это не так. Советский якут-революционер — отличный боец! Не, так ли? Мы решили создать в Якутске национальный революционный добровольческий отряд. Комиссаром этого отряда назначают тебя. Как ты на это смотришь, товарищ Владимиров?

Семенчик готов был к любой неожиданности, поэтому не удивился:

— Вам виднее, Платон Алексеевич.

— Тебе придется самому создавать отряд. С нашей помощью, конечно. Поди отдохни с дороги. А завтра заходи с утра. Подумаем вместе.

Федора Владимирова командировали в Намцы помочь создать на месте улусное отделение милиции. Получив в окружкоме мандат и инструкции, Федор верхом на лошади отправился в путь.

Дорога ему знакомая. Сколько раз ездил по ней. Тянется бесконечной веревочкой с увала на увал, через заросшие тальником мелкие речушки, по широкой заснеженной долине Лены. С запада долина окаймлена высоким лесистым мыраном[26].

Мыран огибает Кильдемскую долину и скалистой Кангаласской горой кончается у реки. Под этим мыраном и расположена деревня Кильдемцы. В этой деревне еще в юности Федор батрачил у купца Иннокентия, сбежав от улусного головы Яковлева. Во второй раз он убежал в Кильдемцы вместе со своей женой Майей, спасаясь от расплаты, уготованной ему Яковлевым. Здесь же, в доме купца Иннокентия, у Майи и Федора родился сын Семенчик. Мог ли Федор проехать мимо дома, в котором в общей сложности прожил около семи лет? Из них три года — со своей семьей.

«Может быть, старик что-нибудь знает о моих», — думал он, теша себя слабой надеждой.

Иннокентий, зябко кутаясь в видавшую виды шубу, сидел у камина. Разглядев человека в милицейской форме, старик не на шутку струхнул.

«Вот и мой черед пришел», — подумал он. Ему не раз говорили, будто всех бывших купцов сажают в тюрьму.

Федор поздоровался, протянул руки к огню.

Иннокентий продолжал сидеть, как пришибленный. Он ждал леденящих душу слов: «Ну-ка, собирайся. Поедешь со мной в город».

В помутневших глазах его застыл страх.

— Ты что, не слышишь меня, Иннокентий? — Милиционер улыбался. — Я здороваюсь, а ты…

— Что?.. — Голос купцу показался знакомым. Старик начал припоминать, где он его слышал.

— Я — Федор. Что, не узнал?

Иннокентий зашевелился.

— A-а, Федор!.. В милиции служишь?

— Как видишь. — Федор с трудом узнавал в этом высохшем и жалком старике своего бывшего хозяина.

Иннокентий тяжело встал. Шуба висела на нем, как на колу.

— Спасибо, что вспомнил, — прошамкал старик, все еще не веря, что Федор пришел к нему без недобрых намерений.

В доме все было по-прежнему, только мебель стала ветхой и, казалось, потолки опустились. На всем печать запустения. Пахло квашеной капустой и мышами.

Из другой комнаты, шаркая подошвами, вышла Харитина. Ее тоже не сразу признаешь: скелет, обтянутый морщинистой кожей.

— Встречай, старуха, дорогого человека, — изображая радушие, сказал Иннокентий. — К нам Федор пожаловал.

— Какой Федор? — дребезжащим голосом спросила Харитина. — Яковлев? Что-то не похож…

— Да ты совсем, старая, рехнулась. Людей перестала узнавать. Федор Владимиров, наш сынок…

— Господи… Федор. Вот уж не ждала. Один приехал?..

— Один.

— А где твоя семья — жена и сынок? Как поживают?

«Значит, старики тоже ничего о них не знают», — подумал Федор и вздохнул.

— Не имею никакого понятия, где они сейчас. — И он рассказал, как потерял близких.

— Иннокентий, когда к нам приходил Семенчик?

Федор замер:

— Он у вас был?..

— Приходил Семенчик, приходил. Дай бог память. — Харитина стала припоминать.

— При Колчаке еще, — вспомнил Иннокентий. — Он скрывался у нас…

— Скрывался?..

— Недели две жил… — Иннокентий оживился.

— Ладный парень, большой — любо-дорого посмотреть, — стала расхваливать Семенчика Харитина. — Грамотный.

— Говорите, скрывался?.. От кого?

— От Колчака. — Иннокентий запахнул поплотнее полы шубы. — Он в красных служил, как я полагаю. В тот вечер приехал к нам Яковлев Федорка. Сели ужинать. Вислогубый опрокинул рюмку и стал рассказывать, что, мол, сынок-то Федора Владимирова, сякой-такой, где-то спрятался. Поймаю, говорит, своими руками задушу. А Семенчик тут же сидит, помалкивает. Вислогубый повернулся к нему и спрашивает: «А ты чей, парень?» Говорю: «Это мой конторщик». Утром встали — нет Семенчика. Убежал.

— Может, убил его Яковлев? — прерывающимся шепотом спросил Федор.

— Нет, нет! Федорка сказал бы, — успокоил его хозяин. — Убежал парень.

— Куда?

Иннокентий пожал плечами.

— А о матери ничего не говорил? Где она? Что с ней? Говорите все, как есть, не скрывайте. Я видел всякое, выдержу. Только не томите!..

— Мы и расспросить у него толком не успели. Говорил, кажется, что мать жива-здорова. — В голосе старика не было уверенности.

— А этого душегуба Федорку больше не видели?

— Нет, больше не показывался.

Больше ничего не смог Федор добиться от стариков. Он готов был плакать от досады, что, находясь неподалеку отсюда, на протяжении десяти месяцев ни разу не выбрался в эти места, куда приходил его сын. Возможно бы, встретил или на след напал. А теперь где его искать?

«А вдруг Семенчик уехал к родственникам Майи? — подумал Федор. — Наведаться бы в Средневилюйск».

На дальнем севере наступила весна. Склоны гор зазеленели. В воздухе жужжали комары, гудели осы. Охотники-оленеводы перекочевали в горы.

Всю весну и лето они ждали купцов, чтобы обменять пушнину на ситец, чай, табак, водку. Но ни один торговец и близко не показывался. За щепотку табака отдавали местным богачам беличью шкурку. Чай на одну заварку ценился на вес золота.

— Куда запропастились купцы? — спрашивали отчаявшиеся оленеводы.

Богачи посмеивались:

— Нет больше купцов. Были да сплыли.

— Как нет? Куда же они делись?

— Вы что, с неба свалились, глупые головы? Говорят же вам, произошла революция.

— А это что такое?

— Это когда власть переходит к ворам и разбойникам и начинается поголовный грабеж. Торгашей всех обчистили, поэтому те и не едут. Скоро и сюда революция нагрянет.

— У нас брать нечего.

— Найдут. Отнимут последних оленей, упряжь. Вот тогда запоете.

У оленеводов испуганно округлялись глаза:

— За что такая напасть?

Так хитрые богатеи настраивали доверчивых оленеводов против Советской власти.

В Намцах, куда прибыл Федор Владимиров, по существу никакой власти не было. Местные богачи, услышав о перевороте в Якутске, самоустранились от управления. Пришлось Федору первое время, пока не были созданы улусный и наслежные ревкомы, выступать во всех лицах — и за ревком, и за судью, и за милицию.

Федор поднаторел в проведении сходок населения так, что ему, пожалуй, позавидовал бы сам Волошин. Начальник милиции, ладный, спокойный, выходил вперед председательского стола и буднично спрашивал, хотят ли батраки и бедняки, чтобы вернулись Колчак и богачи. И тут же поднимался невероятный шум.