— Ну-ну, не плачь… Возможно, поеду…

— Может, она там голодна и холодна, ждет не дождется от нас помощи… Все во сне ее вижу…

Вернувшись из Хампы, Иван Семенович переночевал в Якутске и поехал в Кильдемцы к купцу Иннокентию.

Майя и на этот раз не стала первой ни о чем у него спрашивать, а хозяин тут же затащил гостя в заднюю комнату и, уставившись на него большими круглыми глазами, спросил:

— Ну как?..

— Ох, надула она нас, — зашипел гость, яростно глядя на дверь. — Ваша батрачка такая дочь Харатаева, как я китайский император!

— Что ты говоришь?.. Значит, солгала! — У Иннокентия был вид человека, на глазах которого рушится мир.

Кто-то въехал во двор. Слышно было, как зафыркали лошади. Иван Семенович первым посмотрел в окно и увидел сани с высоким крутым козырьком — на таких санях ездят люди с большим достатком. С саней слез важный старик, весь белый от инея, особенно борода, брови, высокий воротник шубы. Приезжий повернулся к окну, и лицо его показалось Ивану Семеновичу знакомым…

Тут же из сарая показалась Майя — она несла дрова. Вдруг поленья посыпались из ее рук в снег, а сама она осталась стоять на месте, точно приросла. Потом тихонько-тихонько пошла, не сводя глаз с приезжего; вдруг сорвалась и побежала, не разбирая дороги, обхватила старика руками, смеясь и плача.

— Кто это? — спросил Иннокентий, наблюдая эту картину.

Иван Семенович повернул к Иннокентию страшно удивленнее лицо и выдохнул.

— Харатаев…

Иннокентий выбежал во двор встретить важного гостя. Приезжий сдержанно ответил на поклон хозяина и пошел вслед за Майей в дом. Иннокентий взял коня за повод, привязал его к коновязи, принес свежего сена.

Когда Иннокентий вернулся в дом, гость снимал с себя шубу.

— Одежду вешай сюда, отец, — громко сказала Майя. Щеки Майи горели румянцем, глаза блестели. Точно таким становилось ее лицо, когда приезжал Федор.

«Отец». Иван Семенович не ослышался, она сказала: «Отец». Адвокат присел на стул, вынул платок и помахал им перед лицом. На него вдруг навалилась страшная усталость, он даже глаза зажмурил. Потом все тело охватила истома, и ему захотелось прилечь.

Семен Харатаев, не обращая внимания на Иннокентия, подошел к Майе, взял ее за руки, выше локтей и, моргая глазами, заговорил:

— Ну вот и свиделись, доченька моя, комочек моего сердца. А шаманы — все обманщики и надувалы. Они такое мне накамлали!.. А ну их!.. — Старик распростер руки, как делал когда-то давно, когда Майя еще только училась ходить, схватил ее, поднял и стал целовать.

Семенчик, который выполз на четвереньках из другой комнаты, увидев маму в объятиях незнакомого старика, громко заплакал.

— Семенчик, деточка, это твой дедушка, твой дедушка приехал! — Майя взяла его на руки. — Поздоровайся с дедушкой!

По лицу Харатаева пробежала тень, но тут же исчезла. Губы его скривились в плаксивую улыбку, как бывает у человека, который чем-то сильно растроган, но старается это скрыть:

— Мой внук? — Старик протянул руки, зовя мальчика к себе.

Пугливый Семенчик опять заплакал.

«Уж не снится ли мне? — подумал Иван Семенович и ущипнул себя за ногу… — Ну-ка, что ты теперь скажешь, господин мировой судья?.. А старик Харатаев тоже фрукт, несколько дней назад прослезился перед ним, вспомнив об якобы умершей дочери, и даже оскорбился, что ему напоминают о женщине, которая живет где-то в Кильдемцах и называет его своим отцом. А когда приехал, сразу признал…»

Майя посадила на пол Семенчика, он опять заплакал. Иннокентий не любил, когда Семенчик плакал, — он почему-то вспоминал тогда своих умерших детей, — и вышел в другую комнату.

— Дедушка, возьми его на руки, подержи, а я пойду обед приготовлю, — сказала Майя и вышла.

Харатаев попытался взять внука на руки. Семенчик громко заплакал.

Вошел Иннокентий и взял малыша на руки. Он сразу умолк.

— У нас своих детей нет, поэтому мы любим его, как родного, — сказал купец.

За обедом все молчали. Тишина была какая-то неловкая, но Майя не замечала ее, сидела, прижимая к себе Семенчика, и не сводила глаз с отца.

После обеда Иннокентий пошел в магазин, а Майя стала убирать посуду. Когда Иван Семенович вышел во двор покормить лошадь, Харатаев спросил у дочери:

— А где же мой зять?

— Федор скоро придет. Он поехал за сеном.

— Федор, говоришь? — помолчав, переспросил Харатаев. — Тот самый, который назвался сыном купца Гаврильева?

— Тот самый. Но он никакой не купец. Он обыкновенный человек, как все.

— Ты тоже теперь, как все. Вижу, прислуживаешь.

— Мы с Федором люди бедные. Приходится служить.

— Ты за этим и из дому убежала, чтобы стать батрачкой?

— Другого выхода у меня не было. Ты бы не принял в дом моего мужа, узнав, что он не сын купца.

— На порог бы не пустил.

— Вот видишь. Что же мне оставалось делать!

— А обо мне с матерью ты подумала?

Майя вышла в другую комнату, боясь расплакаться при отце.

Иннокентий вернулся из магазина, чтобы занять гостей. Мужчины сидели в большой комнате и разговаривали о видах на урожай, о ценах на мясо и масло. Купец пожаловался на большие снегопады, которые могут завалить дороги.

Вечером вернулся Федор. Он вошел в переднюю комнату, с помощью Майи снял с себя доху и стал дуть на руки, тереть их, чтобы согреть.

— Федор, отец приехал, — сообщила Майя.

— Какой отец?

— Мой отец, из Круглой елани.

— A-а, — протянул Федор, как будто это известие не представляло для него ничего особенного, и вошел в комнату, где сидел хозяин и два гостя.

— А вот и Федор, — воскликнул Иннокентий, думая, что появление Федора обрадует Харатаева.

— Да ты с тех пор совсем не изменился, — сверля Федора глазами, сказал Харатаев, — А вот фамилия у тебя стала другой, Владимиров. А дочь моя обвенчана с сыном купца Гаврильева.

Федор развел руками.

— Ты лгун, обманщик, — закричал Харатаев. — И мне не зять! Ты принес в мой дом горе, слезы, несчастье, опозорил меня и мою дочь. Прочь с моих глаз!

На крик прибежала Майя:

— Отец, не смей с ним так разговаривать!

Харатаев поднял вверх кулаки и затряс ими:

— А как же я должен с ним разговаривать, с этим шарлатаном, мазуриком?!

— Он мой муж, отец моего ребенка!

— Нет у тебя мужа, нет!

— Как же нет? Вот же он, мой суженый…

К завтраку Харатаев вышел с распухшими от бессонницы глазами. Майе показалось, что за ночь он еще больше состарился. Кожа на лице стала дряблой, висела, глаза тусклые. У Майи сжалось сердце.

После завтрака Семен Иванович сказал Майе:

— Собирайся-ка, дочка, поедем домой. За какие грехи ты будешь батрачить?

Майя вначале не поверила своим ушам. Но встретившись с глазами отца, бесконечно добрыми, всепрощающими, — в них столько было любви и ласки, — она обомлела от радости, из глаз часто закапали слезы. Наконец-то она увидится со своей любимой мамой, будет жить под отчим кровом не батрачкой, а свободной хозяйкой. И ее Федор, горемыка среди горемык, не будет больше надрываться на чужой работе, зябнуть зимой, перевозя ненавистные грузы, за которые того и гляди поплатишься головой, — на дорогах шныряют разбойничьи шайки.

— Федор, поди сюда! — позвала она мужа.

Вошел Федор, хмурый, невеселый.

— Сейчас же бери у хозяина полный расчет, поедем домой вместе с отцом. — сказала Майя.

— А он с какой стати поедет? — спросил Харатаев. — Он мне не нужен!

— Как? — одними губами спросила Майя.

— Я его ни видеть, ни знать не желаю! — визгливо закричал Харатаев.

— Как?.. Мы же одна семья, у нас ребенок.

— Ребенка можешь забрать. У нас найдется, чем прокормить его.

Федор стоял, вобрав голову в плечи, и был похож на человека, которого сейчас поведут на казнь. Он даже как будто стал меньше ростом.

Майя до боли закусила нижнюю губу: