— Да он хоть сегодня готов!.. Ты чего молчишь, друг?.. Садись, пиши заявление.

Минут через десять заявление Семенчика о вступлении в партию большевиков лежало на столе президиума. Председатель собрания спросил, кто знает Семена Владимирова.

— Все знаем! — ответил с места Сизых. — Это он набирает и печатает «Истинное положение». Кто не читает эту листовку? Все читают.

Когда Сизых сказал о листовке, все обернулись к Семенчику и закричали:

— Принять!..

Приняли Семена Владимирова в партию единогласно. Он сидел красный как кумач, глядя в пол. Потом его окружили и стали шумно поздравлять. Семенчику казалось, что все это происходит во сне.

Собрание затянулось. Уже под утро из подвала выбирались по одному, по два. Последними вышли Сизых и Семенчик.

Вслед за Семенчиком, месяцами тремя позже, в Якутск перебрался и Федор Владимиров. Он снял на окраине маленькую каморку и зарабатывал на жизнь поденкой: косил сено, рубил и колол дрова, чинил телеги и сани. На вопросы: кто он и откуда — отвечал уклончиво.

В поисках работы Федор захаживал в Багарадцы, Табагу, Владимировку. Крестьяне откровенно возмущались властью белых, спрашивали у Федора, что слышно в городе, долго ли еще терпеть. Федор твердо усвоил слова Гудзинского: «Никакая власть сама по себе не кончается. Ее свергают». И намекал, что белые, пожалуй, будут держаться, пока их не возьмут за глотку. За хорошую власть надо драться.

Вел Федор такие разговоры с крестьянами не без умысла. Он не раз подумывав о том, что не худо бы собрать с десяток смельчаков, напасть с ними на тюремную охрану в Якутске, освободить заключенных и увести в лес. По слухам в Якутской тюрьме находится Волошин. Вот он бы и стал во главе красного отряда, сколоченного из заключенных.

В деревнях оставалось больше женщин с детьми да пожилых мужчин. Слушали они Федора с охотой, но когда тот заговаривал с мужиками о том, чтобы взять оружие и двинуться всем миром на Колчака, все отмалчивались. И все же Федор нашел восемь молодцов из бывших политкаторжан, скрывавшихся от Колчака.

Они условились 15 декабря встретиться возле намского тракта, в шести верстах от Мархи. Там стояла одинокая юрта старика якута, в ней Федор иногда находил пристанище. Оттуда все вместе пойдут в Якутск. За городом, в лесу, Федор припрятал несколько винтовок. Будет чем вооружиться.

К месту встречи пришли шестеро. Федор седьмой. Переночевав, семерка пораньше двинулась в путь. У деревни Марха они увидели всадников, скачущих навстречу. Свернули было с траста в лес, но их заметили и остановили.

— Кто такие? — спросил первый всадник у Федора, стоящего впереди. На всаднике была овчинная шуба с подрезанными полами и заячья мохнатая шапка.

На шапке Федор заметил красную ленту. Ему показалось, что он где-то видел этого худощавого человека.

Всадник тоже смотрел на Федора ясными голубыми глазами. Наконец улыбнулся:

— Товарищ Владимиров?..

— Волошин!.. — воскликнул Федор.

Всадник спешился. Они обнялись.

— В Якутске Советская власть, — сообщил Волошин. — Нынче ночью солдаты арестовали своих офицеров, а рабочие пришли им на подмогу. Все обошлось почти без кровопролития.

— В Якутске Советская власть! Вы слышите?.. — закричал Федор, обращаясь к своим спутникам.

Слова Федора заглушило громкое «ура»…

Семенчик неплохо показал себя во время освобождения Якутска, его заметили. В феврале вызвали в партийный комитет и предложили поехать комиссаром в Олекминский округ. Семенчик растерялся. Если бы ему сказали: «Езжай на фронт» — там все ясно. Бери оружие и громи контрреволюцию. А что должен делать окружной комиссар? Оказывается, многое: помогать на местах создавать Советы, ревкомы, знакомить трудящихся с декретами Советской власти о земле и мире… Если контрреволюция опять поднимет голову — подавлять!

Семенчику вручили мандат, обязали почаще информировать телеграммами о положении дел в округе, пообещали помогать, если нужно будет, и проводили в Олекминск.

Отъезд помешал Семенчику навести справки, откуда приехал тот Владимиров, который недавно назначен начальником якутской милиции. Правда, с некоторых пор Семенчика уже не удивляли встречи с Владимировыми. И в отряде, и в типографии. Среди них один даже оказался Федором. Года на три старше Семенчика, русский. А тот Владимиров, который в милиции, — говорят, якут, уже пожилой…

Тяжело переживала Майя разлуку с мужем и сыном. Ни единой весточки от Федора, а от Семенчика только одна. Живы ли они?.. Прислушиваясь к дальней перестрелке, Майя готова была бежать в самое пекло, прикрыть грудью сына, родную кровь, спасти, защитить! Но куда побежишь? Бессонными ночами падала на колени перед иконой и молила бога отвернуть от Семенчика пули. Утром, совершенно разбитая, с опухшим от слез лицом, бежала задавать скоту корм, поить лошадей. Порой ее оставляли силы, и она, опустившись тут же на сено, ненадолго забывалась.

Однажды утром, как только взошло солнце, над рекой показался дымок. Шел пароход. Редко сейчас они ходили. Вся деревня высыпала на берег. Майя тоже заспешила к пристани. «Может, какая весточка от сына…» — думала она, сдерживая волнение. Люди шли к причалу неторопливо, вразвалку, а Майя всех обгоняла и обгоняла, возвужденная, нетерпеливая.

— Эта везде поспеет! — злобно бросил ей вслед Шарапов. С ним шли урядник Петухов и волостной староста Юшмин.

В Маче не было никакой власти. Узнав, что в Якутске опять большевики взяли верх, Шарапов, Петухов и Юшмин, опасаясь за собственную шкуру, отошли в тень, выжидая.

Шарапов ненавидел Майю, даже подумывал о том, чтобы убрать ее. Но не решался — время сейчас неустойчивое: сегодня белые, а завтра могут прийти, красные.

За мужчинами важно шла, переваливаясь, разряженная купчиха, сверкая золотом серег и брошек. Она подошла к Майе, стоявшей на берегу в сторонке от всех:

— А ты чего ждешь? Жди, жди вчерашний день. Он тебе собачью смерть принесет вместо добрых вестей.

Майя даже головы не повернула в сторону бывшей хозяйки, все смотрела на приближающийся пароход. На палубе было безлюдно.

Матросы спустили трап. С парохода сошла женщина с большим белым узлом. За подол ее держались две девочки, похоже близнецы.

Остальные не торопились сходить, а может, больше никто и не приехал в Мачу. Нет, вон еще один идет, высокий, молодой, в начищенных до блеска сапогах, хорошо подогнанной кожаной тужурке и военной фуражке. Подошел ближе, все увидели — на фуражке звезда красная. И весь — в ремнях. На левом боку сумка, на правом — наган.

Военный оглядел столпившихся у причала людей, увидел Майю и с возгласом «мама» побежал к ней.

Потрясенная неожиданной встречей, Майя дрожащими руками ощупывала Семенчика, потом прижалась к его груди и замерла. Рядом с сыном она казалась маленькой, жалкой.

Возле них стали собираться люди. Купчиха глазам не верила. Неужели это тот самый заморыш, над которым она, случалось, измывалась.

— Повидаться приехал? — покусывая нижнюю губу, сказала купчиха, выдержав его взгляд. — А помнишь, как ты спинку мне в баньке тер?

Лицо Семенчика побагровело, но он по-прежнему в упор смотрел на бывшую хозяйку.

— Матушка-то твоя как вобла высохла, ожидая тебя. Погляди на нее. А ты, вижу, приоделся, на человека стал похож. Что-то долго тебя не было.

Майя вплотную подошла к купчихе.

— А тебе чего? — нагло спросила та, выставив живот.

Звонкая пощечина чуть не повергла купчиху на землю, до того она была неожиданной. Кругом одобрительно зашумели. Купчиха вскрикнула и, схватившись за щеку, метнула взгляд в сторону мужа, словно прося защиты. Но тот и не, пошевельнулся.

— Вот ироды!.. — выкрикивая угрозы, она быстро уходила с берега.

Над горизонтом поднималась грозовая туча. С реки подул сильный ветер, подхватил песок и мусор, закружил над людьми.