Волошин развел руками:

— Были в Бодайбо. Сам встречал Майю два раза. А вы вроде… — Волошин огляделся. — Бежали?.. Не бойтесь, я свой.

— Сбежал.

— А Зеленов, Быков, Алмазов? — быстро спросил Волошин.

— Уже на свободе.

— Ну слава богу… У вас есть какие-нибудь документы? Ну вот остановит вас городовой.

Волошина удивила неосторожность Федора.

— Так чего же вы шатаетесь по городу, мил человек? Опять захотели туда?.. — перейдя на шепот, стал отчитывать он Федора и велел больше не показываться в городе.

Они пошли в обратном направлении, к окраине города. Волошин показал на дом, стоящий на отшибе, в стороне от дороги, и, перейдя на «ты», сказал:

— Как стемнеет, приходи сюда. Постарайся пройти незамеченным. Я буду тебя там ждать. Вместе подумаем, как разыскать твою семью. А сейчас подальше от людских глаз. Спрячься где-нибудь и сиди до вечера.

Вечером Федор деликатно постучал в дверь старого, покосившегося дома. Дверь открыл Волошин:

— Ну, проходи. По стуку слышно, что не чужой пришел, — Федор поздоровался с хозяином.

— Так вот вы какой, — встретил Федора сухощавый длинноносый человек. — Жаль, мы ваших жену и сынишку не знали…

— Аба, человек с тобой поздоровался, — сказала женщина из другой комнаты.

— Здравствуйте… Так я же слазал ему «здравствуйте»!

Женщина засмеялась и вошла в комнату. Она несла поднос, заставленный тарелками.

Вслед за женщиной вбежала черноволосая, глазастая полная девочка лет трех. Увидев незнакомого человека, девочка застеснялась и спряталась за подол матери.

— Леночка, поздоровайся с дядей, — ласково сказала женщина, обращаясь к девочке.

Девочка шепотом, едва слышно, промолвила «здравствуйте» и еще больше оробела.

— Леночка, не путайся у мамы под ногами, ты ей мешаешь, — сказал Волошин, пряча улыбку. — Поди ко мне.

Леночка подбежала к Волошину и охотно взгромоздилась к нему на колени.

— А к папе не хочешь, Леночка, к папе? — спросил хозяин, протягивая к девочке руки.

Девочка отрицательно покачала кудрявой головой.

После ужина хозяйка, будто продолжая начатый разговор, сказала Федору:

— Если ваша семья в Бодайбо, мы найдем ее. Но искать будете не вы, а я. Вам нельзя показываться в городе. Будете сидеть у нас взаперти.

Федор подумал: «Так и буду теперь прятаться от людей всю жизнь?»

Волошин сказал, будто отгадав мысли Федора:

— Не бойся, все время не будем держать тебя взаперти. Сделаем документы, и тогда можешь не бояться. Но имя и фамилию придется сменить. Как только сделаешь здесь свое дело, приезжай ко мне на Липаевский прииск. Постараюсь там же, в мастерских устроить тебя на работу.

— Так это же великолепно, Иван, если тебе удастся пристроить его на приисках, — одобрил хозяин. — Там наш друг будет в полной безопасности. Никому даже в голову не придет искать беглеца там, откуда он попал на каторгу.

— Инженер Коршунов хорошо знает тебя в лицо? — спросил Волошин.

Федор ответил, что тогда лицо его не было изувечено. Теперь-то Коршунов вряд ли узнает в нем того якута.

— Будем прятать тебя от этого изверга, пока не сведем с ним счеты, — слазал Волошин.

…Федор прожил в семье Русских целую неделю. За это время он отдохнул, отоспался и немного успокоился. Все знакомые Сары Соломоновны включились в поиски Майи и Семенчика.

В Бодайбо Майю так и не нашли. Удалось узнать, что она жила у прачки, помогала ей стирать, потом исчезла. А куда — Евдокия не смогла сказать.

Так ни с чем и поехал Федор на Липаевский прииск. Тяжело было на сердце, но все же он надеялся, что Волошин не только устроит на работу, но и поможет в поисках семьи.

Когда Федор, войдя в мастерскую, спросил о Волошине, пожилой рабочий шепнул ему на ухо:

— Позавчера его арестовали. Ни у кого больше о нем не спрашивай, если не хочешь сам попасть в беду. Всякие люди есть.

Это известие оглушило Федора. Круг замкнулся, казалось, что жизнь кончилась. Хотелось лечь, закрыть глаза и умереть. Что делать?.. Куда идти?…

Там, где-то далеко на западе, шла война. Хозяева и чиновники золотопромышленного общества «Лена Голдфилдс», бодайбинские буржуа, охваченные «патриотическим» угаром, чуть ли не ежедневно давали банкеты, устраивали пышные костюмированные шествия в честь «доблестных побед русского оружия». Звенели бокалы, лилось рекой вино. Во всех церквах Ленского золотопромышленного района служили молебствия, произносили с амвонов проповеди, прославляющие царствующий дом Романовых.

Пролетали дни, месяцы. Прошел год, но ожидаемая победа не приходила, война затягивалась. Телеграф приносил все новые и новые сообщения о тяжелых боях в Карпатах с австро-венграми и в Полесье с немцами. Постепенно прекратились пышные банкеты и балы-маскарады. Бодайбинские меньшевики и эсеры, которые больше всего мутили воду, призывая к войне «до победного конца», тоже приумолкли, приуныли.

Шла война. С приисков сняли охрану, молодых казаков и отправили на фронт. Потом стали брать в солдаты молодых рабочих русской, малоросской, белоросской и татарской национальностей. Охотников идти на войну сражаться «за веру, царя и отечество» было мало. Рекруты убегали с призывных пунктов и скрывались в тайге.

Шла война, и еще труднее стало жить рабочему. Поднялись цены на хлеб, на мясо, на крупу, исчезли в магазинах товары первой необходимости. Власти, боясь новых волнений и забастовок, усилили слежку за рабочими. Участились аресты. По дорогам рыскали казаки в поисках беглых каторжников и дезертиров.

…Из Липаевского прииска Федор выбрался благополучно. Держась подальше от дороги, он пошел в лес, куда глаза глядят, в надежде наткнуться на зимовье или на хижину лесорубов.

Федор долго и бесцельно бродил по лесу, думая о своей семье. «А может, их нет уже в живых, умерли с голода, — холодея от ужаса, подумал он. — А я даже не знаю, где они похоронены?..» Федор снял с плеча берданку. Она была заряжена…

Совсем рядом послышался треск сучьев. Федор оглянулся: шагах в тридцати здоровенный медведь рыл около валежника яму. Мелькнула мысль: «Мишка готовит на зиму берлогу… А я…» Лег, тщательно прицелился. Медведь забеспокоился, поднял голову. Грохнул выстрел. Оглушительный рев потряс тайгу.

Федор не торопясь освежевал медведя, разжег костер.

Давно не было такого роскошного ужина. Пока жарил мясо, пока поел, совсем стемнело. Надо было позаботиться о ночлеге. Никуда идти не хотелось. Федор тут же лег, завернувшись в свежую медвежью шкуру. Согрелся. Проснулся на рассвете. Вокруг было бело от изморози. Кругом ни души. А Федору так хотелось говорить, кричать о своей боли. И чтобы его кто-нибудь слышал. Хотелось спросить громко, громко:

«Кто меня разлучил с женой и сыном?»

«Богачи, капиталисты!» — шумя ветвями, ответили деревья.

Старуха Федосья часто уверяла: «Грех великий делать людям зло. Бог не прощает за это». Так почему же бог не накажет царя, министров, адвокатов, судей, жандармов, надсмотрщиков и всех тех, кто не перестает творить зло? Почему не лишит их зрения, слуха, не умертвит их? Или он этим извергам прощает все грехи за одну восковую свечу? Федор вскинул к небу руки, затряс кулаками: «Ты тоже с ними заодно, бог? Тогда ты мне не нужен! Не нужен!..»

Зло поглядывая на небо, где, по рассказам Федосьи, скрывается бог, Федор опять развел костер, нанизал на рожне свежей медвежатины, нажарил мяса, поел вволю.

Не призывая на помощь бога, как делала это всегда Федосья, он соорудил себе шалаш, из еловых ветвей устроил постель, благо есть отличное одеяло — медвежья шкура.

В шалаше Федор прожил три дня. Время тянулось долго, нудно, тоскливо. Пробовал петь, хотя не было ни слуха, ни голоса, громко разговаривал сам с собой. Нет, что угодно, только не одиночество! Даже зверь гибнет в одиночестве! А он — человек!..