— Замолчи, дура! — оборвал ее Шарапов. — Без тебя обойдемся.

Шарапов не посвящал жену в свои сокровенные мысли. Какая из Василисы советчица? Пустая, болтливая баба, чуть что — пошла чесать языком. Знала бы, как жульничал он, обмеривал и обвешивал покупателей, не миновать ему тюрьмы.

Только из-за стола поднялись, вошел старший сын Серкина, Никита. Выглядел он пришибленным и каким-то испуганным. Никита поспешно сорвал с головы поношенный суконный картуз и, найдя глазами икону, торопливо перекрестился. Переминаясь с ноги на ногу, он молча смотрел на Шарапова, пока тот не спросил:

— Отец, что ли, прислал?

— Извиняйте, сам зашел.

— Что скажешь?

Гость покосился по сторонам, давая понять, что свидетели ее желательны.

Шарапов повернулся к Насте:

— Так ты не забыла, о чем я тебе говорил?

— Не забыла.

Хозяин увел гостя в горницу:

— Ну, выкладывай.

— Алешка-то наш в коммунисты подался, — сказано это было так, что можно было подумать, что Никита хочет повеселить Шарапова. — В писаря.

— Знаю. Что ж, не дурак Алеша. Туда не каждого возьмут.

— Тятя меня в ревком послали. «Поди, — говорят, — посмотри, что этот нехристь там делает».

— Ходил?

— Ходил.

— Видел братца?

— В окно только…

— Что ж не зашел потолковать? Домой ночевать не является?

— Не… У чужих живет.

— Говорят, у тетки, — сообщил Шарапов, а сам подумал: «Даже сын Серкина переметнулся к большевикам. Вот и надейся теперь на людей». — Не посчитай за труд, смотайся к комиссару, узнай, дома ли он, не уехал. Придешь, мне скажешь.

Никита понимающе кивнул:

— Я мигом.

Шарапов остался один. Сидел, глядя в одну точку. Вдруг тишину нарушил петух: кукарекнул под самым окном. Купец вскинулся, бессмысленно уставился в окно. По стеклу, теплому от солнечных лучей, жужжа, билась муха. «Вот и я бьюсь, ищу выхода», — подумал он и, открыв окно, выпустил муху. В комнату устремился свежий воздух. Где-то на околице протяжно мычала корова. Шарапов поспешно захлопнул окно, как человек, которого отвлекли от важного дела. В горнице опять стало тихо, словно в погребе. «На кого опереться? Кому верить можно? Пожалуй, нет таких в Маче».

Скрипнула калитка. Шарапов выглянул в окно и увидел старшего отпрыска Серкина, вошедшего во двор. Тот, видно, всю дорогу бежал, высунув язык, спешил с важной новостью. Пыхтя, как паровоз, Никита вошел в горницу, вытер покатый лоб, покрытый испариной.

— Что узнал? — нетерпеливо справил Шарапов.

— Уезжает в Нохтуйск.

— Кто?

— Комиссар.

— Не ори, не глухой. Как узнал?

— Спросил у самого.

— У самого?!

— Прихожу, значит, к нему домой и спрашиваю: «Где брат, Алешка? Который день домой носа не кажет?» — «Наверно, в ревкоме. Идем вместе, мне как раз туда».

— И ты пошел?

— Пошел. По дороге стал расспрашивать.

— О чем?

— Ладим ли мы с братом. Ссоримся ли. Говорю: «А мы с ним душа в душу…»

— Молодец, — похвалил купец, а про себя подумал: «А ты не так уж и прост. А поглядишь на тебя — дурак дураком».

— Отец, говорит, не обижает?

«Куда метнул! — подумал Шарапов. — И этого хочет с отцом рассорить».

— Еще спрашивал что?

— Тебя кто, говорит, ко мне послал?

— Так и спросил? — У Шарапова все похолодело внутри. — Ты что сказал?

— Говорю… говорю: «Тятя послали. Им тоже на ту сторону ехать. Может, подвезете его?..»

— А он что?

— Посмотрел на меня и говорит: «Если отцу твоему в Нохтуйск, то нам по пути. Могу подвезти».

— Не нужно было отца впутывать. Сказал бы: «Сам еду». — Шарапов нахмурил лоб. — Послушай, Никита, поезжай с комиссаром в Нохтуйск. Будто по делу. Скажешь: «Должен был отец поехать, да приболел малость. Меня заместо себя послал». А зачем — что-нибудь придумаешь.

— Ладно.

— Когда приедете в Нохтуйск, враз исчезни. Но с комиссара глаз не спускай. Чтобы он там ни делал, о чем бы ни говорил с людьми — все мотай на ус. Делай все незаметно.

…А спустя два дня Шарапов послал в Якутск Петухова, чтобы тот разузнал о заговоре, который, по слухам, готовится в городе. Шарапову не терпелось примкнуть к заговорщикам и свести счеты с теми, кто лишил его богатства.

Купец велел Петухову облачиться в крестьянскую одежду, какую носят в верхнеленских улусах, снабдил его золотыми «империалами» и в сумерках проводил к лодке.

До Анняха Петухов должен был добираться на лодке, чтобы сбить с толку любопытных. А там пересесть на пароход — в Якутск.

— Бросьте эту свою привычку: «Слушаюсь», «Будет исполнено-с», — предупредил Петухова Шарапов. — Дураку ясно, что бывший полицейский. И вообще будте осторожны. Вы в Якутске разыскиваете сына. Документы и деньги у вас уворовали по дороге. Фамилия ваша Гусев Иван Павлович, Работали в Бодайбо на приисках.

Петухов удивлялся, к чему такие предосторожности. Кому какое дело, куда и зачем он едет? Мало ли людей разъезжает?

С противоположного берега навстречу шла лодка. Еще не видя ее, Петухов определил это по всплеску весел. В ночной тиши редкие звуки были особенно явственны и выразительны. Петухов взял правей, чтобы избежать нежелательной встречи. Откуда было ему знать, что плывет мимо другой посланец Шарапова, возвращающийся из Нохтуйска.

Сын Серкина пришел к купцу, когда семья уже отужинала и готовилась ко сну. Гостя напоили чаем.

Новости, которые привез Никита, ничем не удивили. В Нохтуйске произошло то же, что и в Маче. Богача Барсукова и его сына лишили права голоса. Эта участь постигла и князька Трофима, волостного старшину Ильина и отца Сергия.

Шарапову говорили, будто Барсуков радовался, когда узнал, что мачинского купца лишили права голоса. Они враждовали между собой и не упускали случая насолить друг другу. Но сейчас купец от души посочувствовал своему недругу.

«Сживают со света всех имущих, не смотрят, русский ты или якут, — подумал он. — Ну, комиссар, врагов у тебя становится все больше! Ой, не сдобровать тебе и твоей советской власти!»

Купец дал Серкину пятирублевую монету и, приказав держать язык за зубами, выпроводил за ворота.

Комиссар вернулся в Мачу через несколько дней. Вечером пошел за село на гулянку. И опять Шарапов, стоя у ворот, услышал новую песню, которою распевал Алешка Серкин:

Разозлившийся купец вошел в дом и спросил, где Настя.

— Ушла на гулянку, — сердито ответила Василиса, громко стуча посудой.

В Нохтуйске сходка прошла спокойней, чем в Маче. За лишение избирательных прав местных богачей крестьяне проголосовали единогласно, но когда дело коснулось отца Сергия, многие верующие не подняли рук.

Председатель нового ревкома Сидор Керемяс, сухощавый пожилой человек с громким, басовитым голосом, спросил у Семенчика совета, как быть с народной лавкой в Нохтуйске. У них нет купца, вроде Шарапова, а открывать продовольственную лавку нет смысле. У каждого есть свое мясо и масло.

Семенчику понравился председатель Нохтуйского ревкома: разбитной, беспокойный и понимает что к чему. Сидор раньше работал на приисках, а вернувшись домой, подался в ямщики.