— А если мы мачинцам дадим мяса и масла, они нам в обмен товаров? — спросил Сидор. — У Шарапова там, наверно, склады трещат.

Семенчик знал, что в Маче, в шараповских складах, вдоволь и мяса, и масла. Но нохтуйцам нелегко переправляться через широкую реку за ситцем на рубашку, за чаем на одну заварку, за табаком на одну трубку. Все это надо иметь у себя под боком.

— Для Советской власти все трудящиеся равны, — ответил Семенчик. — Обо всех она заботится одинаково. Завтра посылайте на ту сторону лодки. Конечно, мачинцы с вами поделятся.

Слова комиссара были встречены настоящим ликованием. В Нохтуйске только и разговоров было, что о новой лавке, где будет все.

Барсукова тоже взбудоражила эта новость. Он весь кипел от злости и все думал, как бы помешать открыть лавку. Чтобы предупредить Шарапова о затее комиссара и выведать, что намерен предпринять мачинский купец, Барсуков послал к нему сына Василия, двадцатитрехлетнего парня огромного роста. Тот, хотя и был малограмотным, состоял при отце делопроизводителем. Кое-как производил записи и неплохо считал.

— Скажи Шарапову, что зла на него не помню, — наставлял Барсуков сына. — Что было, то сплыло. А несчастье у нас общее.

Вражда между Шараповым и Барсуковым началась в 1913 году. Ямская гоньба принадлежала нохтуйскому богачу. Но внезапно разбогатевший Шарапов ни с того ни с сего влез в торг за нее. Ямской тракт всегда проходил по левому берегу реки, а Мача — правобережная деревня. Мачинец нарушил старый порядок. Правда, выторговав ямскую гоньбу, Шарапов срубил в Нохтуйске избу, пригнал лошадей и несколько наемных ямщиков. Хороший ли барыш получил он от этого, сказать трудно, но на мозоль богачу Барсукову наступил крепко.

Летом 1914 года Барсуков поджег ямскую избу. Между двумя богачами возникла судебная тяжба. В свою тяжбу они постепенно втянули жителей Мачи и Нохтуйска — кого свидетелем, кого исполнителем своих темных делишек, — поссорив соседние деревни. А ведь какими друзьями слыли прежде! Когда у Шарапова родилась дочь, крестной матерью стала жена Барсукова. Тогда же по рукам вдарили: как вырастут сын Барсуковых — Вася, дочь Шараповых — Настя, поженить их. Звали же друг друга не иначе, как «сват» или «кум».

Семенчик пошел провожать Настю. Она не стала убегать от него, наоборот, замедлила шаги. Молчала. И Семенчик молчал. Дорога к шараповскому дому показалась совсем короткой.

Когда они подошли к воротам, Семенчик подумал: «Сейчас убежит» и стал соображать, как бы задержать ее хотя бы на несколько минут. Но, к удивлению, Настя не убежала, села на скамейку возле ворот, глядя на Семенника.

— А мне можно сесть? — спросил Семенчик.

— А тебе ничего за это не будет? — с язвительной ноткой в голосе проговорила она. — Ты ведь комиссар, а я купеческая дочь. — Глаза ее улыбались. — Садись, коли не боишься.

Семенчик сел рядом с Настей и почувствовал ее локоток. Настя не отодвинулась. По всему телу Семенчика пробежало тепло. Он слышал стук своего сердца. Настя тоже замерла, только пальцы правой руки нервно теребили кончик косы. Семенчик взял эту руку, превозмогая робость. Настя вся встрепенулась, но руки не отняла. Семенчик слегка сжал ее пальцы и ощутил чуть заметное ответное пожатие.

Так они сидели долго, боясь пошевелиться. Семенчику казалось, что стоит ему двинуть плечом или рукой, девушка опомнится, вырвет руку и убежит.

«Мама меня, наверно, заждалась», — подумал он, чувствуя, что свыше его сил оторваться от этой скамейки.

Настя тоже, видно, домой не спешила. Она, тихонько вздохнув, положила ему на плечо голову и снова замерла.

Сколько времени просидели Семенчик и Настя, мог сказать Шарапов, который наблюдал за ними в окно. Уже давно стемнело, а молчаливое свидание продолжалось. «Так и до петухов недолго…» — подумал Шарапов и начал соображать, как бы загнать дочь домой.

Вдруг к воротам подошел незнакомый молодой мужчина и вспугнул влюбленных.

— Кузьма Петрович дома? — спросил он.

Настя как будто только что пробудилась и не сразу поняла, что нужно от нее этому прохожему.

— Кузьма Петрович дома? — повторил незнакомец.

— Дома, дома, — с крыльца подал голос купец. — Кто там?

Гость не стал представляться, вошел во двор. Настя заторопилась следом, оглядываясь на Семенчика, застывшего у калитки.

«Клюнул комиссар на приманку», — со злорадством подумал Шарапов, давая дорогу дочери.

Узнав, кто к нему пожаловал, страшно удивился: Барсуков прислал сына мириться! А ведь проклинали друг друга на чем свет стоит.

Василий пожаловался: отобрали амбар с ледником, а в нем сто пудов мяса.

— Видел, кто сидел у ворот с Анастасией моей? — вдруг спросил купец, когда опрокинули по рюмке. — Сам комиссар!

Василий опешил:

— Комиссар?..

— Теперь-то он в наших руках. — И Шарапов с ухмылкой сжал пухлый кулак.

Ни Василиса, ни Настя не могли их слышать: мужчины сидели в гостиной одни.

— Захочу, завтра же женю его на своей дочери. Но торопиться не будем. Если Советская власть лопнет, на кой дьявол мне нужен этот комиссаришка! Вот на похоронах его с удовольствием побываю!

— Есть такие надежды? — поставив наполненную рюмку, осторожно спросил Василий.

— На кого же надеяться, кроме как на себя? Если сами не озлобимся, не возьмем оружие да не турнем комиссаров и большевиков… Надо собирать верных людей. Лиха беда начало. А там пойдет!

Проговорили они до рассвета, а о чем — слышали только стены. Расстались довольные друг другом, условившись видеться почаще.

…На этот раз гулянка затянулась до утра. Парни и девчата пели, водили хоровод. Молодой комиссар забыл, что завтра с утренним пароходом ему опять в дорогу. Вспомнил о предстоящей поездке уже к утру, провожая Настю домой.

У ворот сказал ей:

— Сегодня снова уезжаю.

Настя вырвала руку.

— Надолго?

— Дней на десять.

— Не уезжай, — дрогнувшим голосом сказала Настя. — Ведь ты сам себе хозяин… Не уезжай!.. — Она спрятала у него на груди голову.

Семенчику показалось, что вся кровь прихлынула к груди.

— Нельзя не ехать, — прошептал он. — Нельзя…

Настя подняла голову. Их губы слились в неумелом поцелуе. По спине у Семенчика прошла теплая дрожь, голова закружилась. Руки Насти обвили его талию. Семенчик почувствовал, как она вся дрожит.

— Ты замерзла?.. — спросил Семенчик и прижал ее к груди.

Настя, запрокинув голову, закрыла глаза. Семенчик почувствовал, как слабеют у нее ноги…

С реки донесся пронзительный гудок.

— Настя, это мой пароход!.. — громко сказал Семенчик, как будто хотел перекричать гудок.

— Я умру без тебя!.. — сказала Настя с таким отчаянием, что Семенчику стало не по себе.

— Так я же вернусь!

— А вдруг тебя убьют… Не уезжай…

— Не убьют. У меня оружие. — Семенчик показал наган. — С такой штукой мне не страшно.

— Я приду провожать.

— Приходи. Настенька, приходи!

— Приду. Обязательно. Пусть все видят.

Майя встретила сына укоризненным взглядом. Всю ночь ждала, волновалась, а он неизвестно где пропадает. Она уже успела истопить печку, приготовить поесть.

Узнав об отъезде сына, Майя скорбно покачала головой, посмотрела на него повлажневшими глазами и сказала:

— Я тебя провожу.

— Зачем, мама?.. Я ведь не маленький.

— Помашу тебе, когда отчаливать будете.

Хоть и не хотелось Семенчику, чтобы мать видела, кто сегодня придет его провожать, все же сказал:

— Ладно, пойдем вместе.

Они вышли на улицу и пошли по дороге к пристани. Идя рядом с сыном, Майя вспомнила, как она впервые приехала с Федором в Мачу. Было это тоже весной, так же зеленела трава, шумели деревья молодой листвой. Федор нес на руках Семенчика. А сейчас рядом с ней шагает крепкий, взрослый человек, комиссар… Отца, пожалуй, перерос, только поуже в плечах. И походка такая же неторопливая, твердая.