У Харатаева похолодело в груди, дышать стало нечем от одной мысли, что с дочерью случилась беда. Ему сразу вспомнились все похороны умерших детей, после которых не оставалось ничего, кроме щемящей боли и сырых холмиков. Он дрожащей рукой зажег свечу перед Николаем Угодником и, неистово крестясь, забормотал:

— Господи, помоги вернуться домой нашему жаворонку, которого мы холили и берегли как зеницу ока. Убереги нашу дочь от болезни и дурного глаза, верни ее под отчий кров живой и невредимой!..

Николаи Угодник равнодушно взирал на Харатаева и, как показалось Ульяне, был безучастен к его мольбам.

«Надо найти шамана, — подумал Семен Иванович, — вот кто скажет, куда девалась наша дочь».

В те времена верили и в бога, и в шамана. Но вера в шамана была сильнее веры в бога. Бог был где-то далеко, его не позовешь к больной жене или ребенку покамланить, а шаман — всегда под рукой: падеж ли скота, засуха, пропажа ли какая — он тут как тут, только дай ему знать да не поскупись на плату.

Харатаев поднял на ноги всех батраков. Весь день, с утра до вечера, Майю искали везде, где можно укрыться человеку: обшарили весь лес верст на десять вокруг, заглянули во все заброшенные юрты, обследовали кладбище — никаких следов.

На следующий день на поиски пропавшей дочери головы вышел весь улус. Были пущены в ход невода, сети. Из реки и озер вытаскивали на берег тину, сгнивший мох. Но Майи нигде не было.

К Харатаевым в дом зачастили седоволосые наслежные старцы: гадатели, толкователи снов, ясновидцы. Они горестно качали головами, пожимали плечами и все, будто сговорясь, советовали пригласить первого ясновидца, старого шамана Сыгыньяха. Никто, кроме него, не скажет, куда девалась Майя.

Харатаев не стал медлить. Хорошенько расспросив, как добраться до жилища шамана Сыгыньяха, он велел оседлать двух коней, взял с собой сопровождающего и поехал на север. С утра стояла хорошая погода, но в полдень вдруг поднялся ветер, небо заволокло тучами. Ветер крепчал, вихря пыль, клочки сена, мусор. Деревья, скрипя, клонились к земле. Казалось, их вот-вот выворотит с корнями и тоже закружит в дикой пляске. Семену Ивановичу чудилось, что это кружат неистово демоны шамана Сыгыньяха, и он испуганно что-то шептал про себя.

У самой дороги стояла сухая лиственница. Голые ветви дерева были расщеплены, в развилинах торчали деревянные идолы шамана Сыгыньяха, отчего дерево надрывно скрипело, трещало с каким-то присвистом, наводящим ужас.

Харатаев ехал, пристально вглядываясь в деревья. На глаза то и дело попадались гагары и орлы с распростертыми крыльями, вырезанные из дерева. Они указывали на то, что дорога подводит к местности, где живут два знаменитых шамана: старик Сыгыньях и удаганка Алысардах, его жена. О них по белу свету ходили легенды. Не так давно Капитонов рассказал Харатаеву, как шаман Сыгыньях обвел вокруг пальца хозяина, у которого он остановился на ночлег.

Сыгыньях поехал в одно дальнее селенье на берегу реки Оленек купить пушнины. Там шамана застала ночь, и он зашел в одну из юрт, чтобы попроситься на ночлег. Хозяин юрты был известен своей скаредностью и негостеприимностью, но Сыгыньяха все же пустили переночевать.

Гостя, даже непрошеного, полагается напоить и накормить, но хозяин и не подумал это сделать, хотя в кладовой у него лежало жирное конское стегно. Оставалось разрубить его и сварить.

Вечером хозяйка вскипятила воды, налила кипяток в миску и поставила перед гостем: угощайся, мол.

— Это все, чем я могу у вас подкрепиться? — спросил шаман.

Хозяйка утвердительно кивнула головой.

Гость посидел у миски с кипятком, встал и подошел к печке.

— Чем ложиться с пустым желудком, лучше остаться без ноги. Принесите топор и доску, на которой вы рубите мясо.

Хозяева обрадовались, думая, что гость привез с собой мяса: сварит и с ними поделится. В юрту внесли топор и доску. Шаман взял в руки топор, попробовал лезвие — тупой. Отложил в сторону топор, достал из кармана нож, придвинул к себе доску, снял с левой ноги длинные наколенники и вонзил нож себе в бедро.

Домочадцы хозяина, испуганные невиданным зрелищем, столпились у печки. Шаман, даже не поморщась, отхватил ножом собственную ногу до самого бедра, бросил ее на доску и стал рубить ее на куски. Разрубленную ногу он бросил в медный котел, посолил, залил водой и велел поставить на огонь. А сам, подпрыгивая на одной ноге, добрался до орона и сел…

Скоро котел с мясом забурлил, закипел. Юрта наполнилась приятным запахом свежесваренного мяса.

— Мясо сварилось. Вынимайте его из котла, — скомандовал ночлежник.

Испуганная хозяйка дрожащими руками вынула из котла мясо, поставила его перед ночлежником, а сама скрылась за печкой.

Сыгыньях взял кусок мяса и стал аппетитно уплетать. Громко чавкая, он приглашал:

— Подсаживайтесь, берите мясо, ешьте.

Первым подошел к столу хозяин. Мясо пахло свежей кониной, и просто невозможно было удержаться, чтобы не попробовать. Отрезал кусочек и стал жевать: мягкое, вкусное — лучше не придумаешь.

— Идите к столу, — позвал своих хозяин, — угощайтесь!

На зов прибежали дети и потянулись руками к мясу. Вскоре от него остались одни кости.

Хозяйка даже не вышла из-за печки.

Утром шаман раньше всех встал и уехал, хозяева даже не слышали. Потом проснулась хозяйка и обратила внимание на то, что слишком большая куча костей осталась после вчерашнего ужина и кости-то похожи на конские. Женщина побежала в кладовую и не обнаружила там конского стегна…

Шаман Сыгыньях встретил Харатаева со стремянным во дворе.

— Ко мне пожаловал сам господин голова! — радостно зашумел он. — Стало быть, дочка еще не нашлась!

Шаманская чета, узнав об исчезновении дочери Харатаева, ждала, что тот пожалует к ним: «Без нас он не обойдется».

Харатаев просительно прижал к груди руки и взмолился:

— Душа моя в смятении от неизвестности. Умоляю вас посмотреть глазом прорицателя и сказать, что с моей дочкой, где она, жива ли.

Слова столь горячей просьбы были обращены к шаману Сыгыньяху, но тот не торопился с ответом. Он пригласил Харатаева в дом, усадил на грубо сколоченный стул, сам сел рядом в жесткое кресло и погрузился в какие-то думы. Казалось, он забыл, что к нему приехал человек, убитый горем, и ждет помощи.

Семен Иванович деликатно, но настойчиво повторил свою просьбу. Удаганка Алысардах бросила на мужа сердитый взгляд. Шаман Сыгыньях, ни на кого не обращая внимания, придвинулся к печке, помешал дрова, провел рукой по черным растрепанным волосам и, посасывая трубку, опять принял прежнюю позу. Он испытывал терпение Харатаева, набивая себе цену.

Наконец шаман встал с кресла, сделав жене какой-то знак. Алысардах что-то сердито пробормотав, бросила на орон бубен и костюм для камлания.

Вернулся Харатаев домой уже в сумерки. Вместе с ним приехал шаман Сыгыньях. Стремянный расседлал лошадей, внес в дом бубен и костюм шамана.

Шамана встретили в доме Харатаевых как почетного и желанного гостя. Его посадили к столу и стали угощать. Первую рюмку водки Сыгыньях не стал пить. Он подошел с рюмкой к печке, что-то пошептал и выплеснул водку в огонь. Огонь на одном полене окрасился в синеватый цвет. И хотя все сидящие за столом знали, что водка горит синим огнем, это произвело впечатление. Не иначе, шаман это сделал для того, чтобы вызвать духов.

Поужинав и выпив одну рюмку водки, шаман многозначительно произнес:

— Просушите мой костюм и бубен.

Стремянный внес в комнату кожаную суму с шаманскими атрибутами, разложил и развесил их перед печкой. Все не сводили глаз с человека, знающегося с темными силами, ожидая, что он скажет и что станет делать, чтобы найти Майю.

Шаман не торопясь выкурил трубку, вытряхнул золу и, ни на кого не глядя, пробубнил:

— Придется мне потрудиться. Здесь замешаны злые духи. Но буду стараться. — Он велел запереть двери, положить перед печкой подстилку под сиденье — шаманский олбох.[13]— Помогите мне одеться.