— Прочь с глаз моих, дурак! — закричал Яковлев.

Федорка даже бровью не повел, продолжал шарить и ругаться под пос. Убедившись, что тут уже нечем поживиться, он сел на орон.

Весь вечер они сидели втроем в разных углах и переругивались, похожие на изголодавшихся волков.

Перед сном старик, тяжело передвигая ногами, вышел в сени. Тут же Авдотья и Федорка услышали крик: «О-о-ой!..»

Когда Авдотья выскочила, Яковлев сидел на полу, прислонившись к стене, держась руками за грудь. Потом стал валиться на бок.

Авдотья попыталась его поднять.

— Поди сюда, милый, отцу плохо, — позвала она сына.

— Ничего, пусть проветрится немного, — ответил тот и даже не соизволил встать.

А на третий день Яковлева похоронили.

Только после смерти Яковлева, спустя несколько недель, иск Майи наконец был рассмотрен. Суд постановил, на основании статьи 256 девятого тома Свода законов, взыскать с ответчика в пользу истицы пятьсот рублей ассигнациями.

Через неделю из Якутска в Немцы приехал господин заседатель. На него было возложено взыскать с Яковлевых в пользу Майи пятьсот рублей. Но вдова оказалась неплатежеспособной, имущества у нее не осталось никакого, кроме дома. Господин заседатель оценил дом в пятьсот рублей и распорядился передать его Майе и Федору.

Федор, который хотел получить наличными, не очень был доволен. А Майя, наоборот, обрадовалась. Наконец-то у них будет свой угол. Она столько лет мечтала об этом.

…И опять по той же дороге, по которой они шесть лет назад бежали от Яковлева, супруги возвращались назад. Впереди себя они гнали корову и телку. Майя вела за руку Семенчика.

И опять была весна, деревья зазеленели молодой листвой, луга покрылись травой. Лена взломала льды и бурным течением унесла их в океан. Склоны холмов с солнечной стороны пестрели полевыми цветами. Наперебой куковали кукушки. Весеннее солнце щедро дарило земле свет и тепло.

Майя и Федор оставили корову и телку пастись у подножья высокого холма, а сами с Семенчиком поднялись на холм. Пряный запах хвои и степного воздуха приятно дурманил голову. Отсюда открывался широкий вид на Лену и на поля Намского улуса. Это была родина Федора. Она звала его, манила зеленым бархатом тучных лугов и угодий. Все здесь ему было знакомо до последнего бугорка и кочки.

Майя тоже сидела и смотрела на знакомые места, где она целый год батрачила, и что-то вроде тоски по знакомым людям зашевелилось в ее сердце. Она вспомнила слепую Федосью и подумала, что теперь они с Федором заберут ее к себе, окружат заботой и лаской. Жива ли она?..

В тальниковой роще, у журчащей речушки, они опять остановились, покормили Семенчика и сами подкрепились. Перейдя вброд речушку, они пошли по дороге, пересекающей сосновую рощу. Выйдя из рощи, Майя и Федор увидели церковь Хомустахского наслега — ту самую церковь, возле которой Майя вспугнула жаворонка, когда они бежали с Федором в Кильдемцы, и послала его с жалобой к богу. «Видно, он долетел тогда к богу, и бог сделал так, что мы теперь переселяемся в свой дом, — подумала Майя, — не будем больше батрачить». Она, набожно глядя на церковь, стала креститься.

Добрались они до яковлевской усадьбы вечером. Весь двор зарос полынью. Забор вокруг двора был снят, одни столбы торчали. Дом стоял без окон — они были вынуты вместе с рамами — и без дверей.

Майя увидела это и испугалась:

— Как же мы здесь будем жить, Федор?

Федор привязал к столбам корову и телку. Майе он сказал, что пойдет спросить, где живет старшина наслега, и приведет его сюда. Пусть наведет порядок.

— Только ты недолго, — попросила его Майя, со страхом глядя на зияющие, оконные проемы.

Измученный Семенчик прикорнул, положив голову на колени матери. А Майя сидела и не сводила глаз с дороги. Ей казалось, что Федор слишком долго ходит.

Из покосившейся юрты, где когда-то жили батраки, вышла сгорбленная, опустившаяся старуха. Майя с трудом узнала в ней Авдотью и перепугалась. Но ока прошла мимо, не заметив Майи, бормоча проклятья:

— Пусть мои слезы превратятся в расплавленное олово и выжгут им глаза, пусть все, что я о них говорю и думаю, воспламенится костром и сожжет их поганые кости.

Майя догадалась, кому предназначаются эти проклятья, и прикрыла Семенчика платком.

Авдотья скрылась в доме. Оттуда послышался грохот и скрежет. Вскоре Авдотья вышла, с трудом таща деревянную полку, которую она только что сняла со стены. Старуха еле-еле донесла ее до юрты.

Наконец Федор вернулся. С ним пришел старшина Иван Оччорот, высокий пожилой человек с большой лысиной.

— Это что же такое? — возмутился старшина, увидев полнейший разгром. — Ведь господин заседатель предупреждал, чтобы ничего не трогали… Да что они, рехнулись?

Иван Оччорот пошел в юрту и привел Авдотью с Федоркой.

— Сейчас чтобы все было на месте, — приказал он. — Иначе сообщу господину заседателю, и тогда вам несдобровать!

Федорка, потупив глаза в землю, молчал, а старуха, глядя на Федора слезящимися глазами, сказала:

— Вот как, сынок, ты отблагодарил за наше молоко да кашу. По миру пустил нас, не пощадил. Спасибо…

— Замолчи, старая! — прикрикнул на нее старшина.

Авдотья хотела ему что-то сказать, но ее остановил Федорка:

— Мать…

— Цыц, желторотый! — окрысилась она на сына. — Дай мне договорить. Ты пришел, Федор, получить из моих рук дом, нажитый моим потом и кровью, чтобы поселиться в нем со своей змеей? Так знай же…

— Мать, перестань! — с противным визгом крикнул Федорка.

— Стой и не пикни! Из-за тебя мне совестно людям в глаза смотреть, пальцами тычут на старуху!..

Семенчик проснулся от крика и прижался испуганно к матери.

— Проклинаю! — громко кричала Авдотья, ее голос отдавался эхом. — Вы пустили на ветер все мое богатство, сделали меня к старости нищенкой. Из-за вас я в дугу изогнулась, хожу в рубищах. Так пусть и ваша жизнь пойдет прахом! Пусть ваших детей, которые уже родились и родятся, разобьет судорога! Пусть ваш скот падет от сибирской язвы, а дом и все, что в доме, уйдет с огнем и дымом!..

— Старшина, распорядитесь, чтобы она сейчас же нашла окна, двери и столы! — крикнул Федор, рассерженный проклятиями старухи.

Старшина обошел вокруг дома и, ничего не найдя, строго сказал:

— Старая, сейчас же верни по-доброму все, что полагается!

Но Авдотью нельзя было унять. Она уже сквозь слезы нараспев произносила все новые и новые проклятия.

Майя подошла к Авдотье и, гневно глядя на нее, сказала:

— Это вам отлились слезы батраков. Помните слепую Федосью? Что вы с ней сделали? Вы же никого за людей не считали, пили живую кровь, как упырь!..

Авдотья не ждала от Майи таких слов. Она подняла палку, на которую опиралась, словно собиралась ею проткнуть Майю, и попятилась.

— Поди скажи это своим отцу и матери!..

— И сказала бы, — перебила ее Майя. — Они тоже недалеко от вас ушли. Разве что батракам у них немного лучше жилось.

Иван Оччорот метался по двору в поисках оконных рам и дверей. Господин заседатель велел ему передать Майе и Федору дом в исправности, и теперь староста дрожал от страха.

На двери амбара Федор увидел большой замок.

— Староста, — сказал он, — прикажите ей открыть амбар.

Услышав это, Авдотья быстро подошла к замкнутой двери и распростерла руки.

Оччорот вплотную придвинулся к ней:

— Дай ключ от амбара!

— Пока жива, ключа не получите. Грабят!.. — вдруг закричала она диким голосом. — Караул!.. Убивают!..

Старшина оробел и отошел в сторону.

— Дашь ли ты наконец ключ? — голосом, не предвещающим ничего хорошего, спросил Федор. — Или я сломаю дверь.

— Бей, разбойник!.. — кричала Авдотья. — Сына моего чуть не искалечил, теперь бей меня!..

Подошел Федорка и силой стал оттаскивать мать от амбара. Федор помог ему оттолкнуть старуху и ногой толкнул дверь. От второго удара дверь раскололась посередине и открылась.