— Когда?

Судья пожал плечами:

— Думаю, что скоро.

Новая повестка пришла в Кидьлдемцы с опозданием на два дня.

— Почему так поздно привезли? — спросила Майя у рассыльного.

— Мне господин судья дал ее только сегодня… Откуда мне знать?.. — ответил рассыльный.

Судья набросился на Майю, когда она пришла к нему: почему она не явилась вовремя, и даже не стал слушать объяснений.

Федор и Майя продолжали жить у Иннокентия, работая у него так же, как и раньше. По деревне пошли слухи, будто какой-то мужчина из Якутска, — имелся в виду Иван Семенович, — Хочет отбить жену у Федора и жениться на ней. Говорили, будто и купец Иннокентий вступил с батрачкой в связь и тоже ждет не дождется, когда умрет его старуха, чтобы жениться на Майе.

Слухи эти распространяла соседка Иннокентия Барыылаах Марфа, женщина легкого поведения, хотя и замужняя. Муж ее, Семен, горький пьяница и картежник, никогда не сидел дома, шатался по деревне в поисках собутыльников. Семен был немного грамотный и мог кое-как объяснятся по-русски.

Майя часто выговаривала Марфе за ее бесшабашную жизнь, и та, видимо, обижалась. И чтобы внушить людям, что она не хуже других, стала чернить Майю.

Служи докатились до Иннокентия и до Майи с Федором.

— На чужой роток не накинешь платок, — сказала Майя с досадой.

— Подумайте, как нам быть дальше. Хотите — нанимайтесь к другим, хотите — оставайтесь у меня. Я разговоров этих не боюсь, а вы — не знаю. Мы со старухой привыкли к вам, привязались к Семенчику и не хотели бы с вами расставаться.

Федор и Майя не стали говорить хозяину, что они уже ищут людей, которые согласились бы пустить их на квартиру.

Пустила их к себе жить одинокая старуха Матрена. Она несколько лет назад похоронила мужа и жила теперь одна. Матрена с радостью приняла к себе в дом квартирантов.

Иннокентий отдал Федору заработанный скот и выделил сена. За сено Федор должен был отвезти груз в Мачу и там сдать. Хотя Федор и съехал из дома купца, но не освободился от него.

Однажды вечером Майя пошла к озеру за водой. Возвращаясь с полными ведрами, она встретила Марфу.

— Майя, слышала, что о тебе болтают? — со смехом спросила она.

— Пусть болтают, поговорят и перестанут. — Майя даже не обернулась.

— Ты чего сидишь-то взаперти, как невольница? — не отставала Марфа. — Пойдем сегодня на вечеринку. Познакомлю с красивыми парнями… Да я бы на твоем месте, с такой наружностью, не терялась бы. Переехала бы жить в город и сводила бы с ума молодых холостяков…

Майя ускорила шаг, оставив на улице привязчивую соседку.

А спустя несколько дней Майя услышала на улице истошный крик на всю деревню. Она выбежала за ворота и увидела Марфу, с криком бегущую по улице. Волосы у нее были распущены, руки подняты вверх.

— Марфа, что случилось? — спросила у нее Майя.

— Ой, Майя, поколола я свои золотые яйца, — запричитала Марфа. — Вся жизнь пошла прахом! Ой, несчастная!..

— Да ты скажи толком! — остановила ее Майя.

— Деточки мои!.. Они опрокинули на себя кипящий чайник и сварились заживо!.. Ой, горюшко мое, что ж мне теперь делать?!.

Майя обомлела. Гибель детей, обваренных кипятком, ее потрясла. Она взяла Марфу под руку и повела домой.

В доме, возле печки, на спине лежали два малыша и орали благим матом. Майя подняла их, посадила на орон. У мальчиков были сильные ожоги на руках и животе.

Марфа опять завопила не своим голосом и выбежала на улицу.

Майя сняла с ребят одежду и смазала волдыри маслом. Дети перестали плакать.

Услышав, что в доме стало тихо, Марфа вернулась и рассыпалась в благодарностях:

— Майя, ты спасла моих детей от смерти, я никогда этого не забуду!

Яковлев не скупился на взятки, потому суд все время откладывался. Но репутация улусного головы была подмочена, и поговаривали, что его не изберут в следующие выборы. Тем не менее Яковлев сохранял спокойствие, лишний раз убедившись в силе денег, и ходил петухом. Правда, он не думал о том, до каких же пор будет умасливать судью, будучи уверенным, что денег у него хватит.

Федорке, сыну Яковлева, должно быть, наскучило жить в доме на положении шаловливого недоросля, и он пристрастился к картежной игре. Играл Федорка на деньги, если не было денег, — на скот. Иногда за ночь проигрывал десять коров. Богатство Яковлева убывало, как вода из дырявой посудины.

Яковлев взъярился и набросился на Федорку с бранью, но на защиту сына встала Авдотья:

— Не трогай его. Пусть погуляет, пока молод.

Чувствуя поддержку матери, Федорка еще больше разошелся, дома появлялся все реже и то только затем, чтобы взять деньги. Хозяйство приходило в запустение, батраки стали разбегаться. Старики каждый день ругались.

— И все это из-за твоей глупости, — корила Авдотья мужа, — нашел с кем связываться.

— Я не думал, что так все обернется, — оправдывался Яковлев. — Не надо было тебе так с женой Федора обращаться. Из-за тебя все это!

— Из-за меня? — багровела Авдотья. — Из-за меня, может, ты и векселей у него не отнял?

Иск Майи пролежал в суде более, года. Иван Семенович пожаловался в окружной суд. Председатель окружного суда господин Меликов вызвал Майю и Яковлева и устроил очную ставку. Но Яковлев сунул взятку и Меликову. Суд опять отложили на неопределенное время.

Сам Яковлев не очень отдавал себе отчет, для чего он, не жалея средств, оттягивает суд. Кроме желания отсрочить огласку, способную навлечь на него позор, и надежды, что Майе в конце концов надоест и она сама отступится, других резонов у него не было. Но Иван Семенович и Майя не отступались. Жалоба пошла дальше — в Иркутскую судебную палату. Старику Яковлеву пришлось опять раскошелиться.

Нелады в хозяйстве — оно таяло на глазах, постоянные вызовы в суды, тревожное состояние, которое теперь не покидало Яковлева, окончательно подкосили его; старика нельзя было узнать: весь побелел, сгорбился, руки трясутся.

Карманы у судей оказались бездонными, и вскоре у Яковлева не стало денег для взяток. Скота тоже не было, чтобы продать. Раньше у него были запасы зерна для продажи, но теперь и хлеба не стало. А тут еще господин Меликов сообщил, что в Иркутске ждут, когда он нанесет им очередной визит или пошлет что полагается.

Яковлев схватился за голову.

— Где взять денег? — спросил он у Авдотьи.

— Денег нет, и взять их неоткуда…

— Деньги нужно найти…

— Где?.. Все, что возможно было, ты уже продал. Больше нечего!

— Как нечего! Или ты еще собираешься наряжаться в свои украшения? — спросил Яковлев.

Авдотья посмотрела на мужа неприязненно и, роняя на стол слезы, ответила:

— Украшений не дам. Это мое приданое.

Старик стал упрашивать ее. Он долго убеждал старуху, что бусы, серебряные кольца и золотые серьги ей теперь ни к чему, их лучше продать. Вырученные деньги спасут их от позора, который на старости лет вдвойне страшен.

Наконец, Авдотья сдалась. Она принесла из своей комнаты драгоценности и, утирая слезы, положила их перед мужем.

— Думала, что будет во что нарядить меня, когда умру. Но делать нечего, продавай.

В ворота к Яковлевым властно постучалась нищета. Скотные дворы опустели, поросли грибами, в просторном хотоне гулял ветер, обмазка обвалилась, и стены напоминали драное решето. Изгороди, куда загоняли лошадиные табуны, зазеленели крапивой и травой.

Деньги, вырученные за золотые серьги и кольца, перешли к судьям, но Яковлеву недвусмысленно намекали, что, если он опять не раскошелится, ему несдобровать, хотя с тех пор как Майя пожаловалась в суд, прошло три года.

Однажды вечером старики сидели, пригорюнившись, ломали голову, откуда взять денег. В это время вошел Федорка.

— Ты не богат деньгами? — спросил Яковлев у сына.

— Были бы у меня деньги, за каким бы я чертом пришел сюда, — ответил Федорка и стал шарить в доме, ища, что бы унести. Ему надо было платить карточный долг.