— Да-да, я в этом уверен.

На следующее утро Иван Семенович поехал к господину мировому судье.

Судья, высокий, тощий, в мундире, встретил адвоката приветливой улыбкой. Иван Семенович не скупился на подачки, потому судья любил его посещения.

— С чем пожаловали к нам, уважаемый? — сказал судья, отвечая на поклон. — Давненько вас что-то не было.

Иван Семенович молча положил на стол прошение.

Улыбку с лица судьи как ветром сдуло. Он протер очки, нацепил их на слегка приплюснутый нос и углубился в чтение.

— Что?.. Спор двух улусных голов?.. Который из них уполномочил вас вести процесс?

— Там указано, с вашего позволения…

— Вижу, вижу… Дочь Харатаева Мария Семеновна… Трудное это дело, необычное. Не знаю, что и сказать…

Адвокат, не говоря ни слова, вынул из кошелька синеватую «александровку», ассигнацию двадцатипятирублевого достоинства, и многозначительно положил на стол.

Судья привычным движением взял деньги и сунул себе в карман.

— Ну, хорошо, оставьте прошение, — унылым голосом сказал он.

Спустя несколько дней адвокат зашел в канцелярию мирового судьи. Застал он в канцелярии старика Власьевича, столоначальника судьи. Власьевич был кругленький, с маленькими плутоватыми глазками, русский, местный житель города. Служил он столоначальником уже много лет, знал все ходы и выходу, говорил хорошо по-якутски.

Чин у Власьевича не бог весть какой, но жил он на широкую ногу и не гневил бога жалобами на судьбу. Все знали, что ни одно дело не двинется дальше его стола, если в пухлую руку Власьевича не вложишь хрустящую бумажку. Не менее трех, рублей.

— Власьевич, — обратился адвокат к столоначальнику, — дан ли ход тому делу, которое я на днях подал?

Столоначальник подмигнул, словно это дело касается не столько Ивана Семеновича, сколько его, Власьевича, и сказал:

— Ну, Иван, дело твое ушло далеко — отсюда не видать.

— Не скажешь, куда, если это не секрет?

— Почему не сказать? Сказать можно. Ведь не даром же служу, за деньги. А — так бы не сказал. Ведь даже заячью шкуру без подмазки нельзя мять. — Власьевич хихикнул и еще раз подмигнул.

Иван Семенович понял столоначальника и сунул ему три рубля.

Власьевич опустил деньги в бездонный карман широких брюк и сообщил:

— Твое дело переслано исправнику Вилюйского округа. Господин исправник, в свою очередь, должен послать запрос господину Харатаеву и получить от него подтверждение, что истица действительно состоит с ним в близком родстве…

Иван Семенович схватился за голову. Да откуда Харатаеву знать, где его дочь, которая убежала из родительского дома и не дает о себе никаких вестей? Это означало, что дело запутается, из ясного превратится в темное, как ночь. Адвокат все это изложил невозмутимому столоначальнику.

Власьевич поверх очков посмотрел на расстроенного собеседника:

— Мое дело исполнять, что прикажут. Велели послать — я послал. Если бы приказали: «Разорвите и бросьте в печку» — со всем моим удовольствием я бы и это исполнил. Служба.

Иван Семенович вышел из канцелярии мирового судьи в расстроенных чувствах и поехал к своему советчику Аркадию Романовичу Эхову.

Эхов выслушал сбивчивый рассказ адвоката и задумался.

— Далеко загнали ваше дело, — наконец промолвил он.

— Неужели нельзя было рассмотреть это дело на месте, без этой волокиты? — спросил Иван Семенович. — Вызвать свидетелей, допросить!..

— А кто вам сказал, что нельзя. Можно было. Вы сами это знаете. Но господин судья решил замутить воду, чтобы увеличить шансы на улов. Чем дольше тянется дело, там оно прибыльнее для судьи. Не вам мне говорить об этом.

Дело где-то бродило у вилюйского исправника всю зиму и наконец к весне вынулась. Ивана Семеновича вызвали к мировому судье.

Власьевич встретил его как старого знакомого:

— А-а, Иван, пришел! Посиди, сейчас доложу. — Вскоре он вернулся и, подмигнув, сказал: — Входи.

Иван Семенович бойко вошел к господину судье в кабинет, чинно поклонился. Судья даже не удостоил его ответом. Он восседал с непроницаемым лицом на судейском кресле. Перед судьей на столе стояло зерцало с золоченым изображением большого двуглавого орла с распростертыми крыльями. Орел раскрыл оба клюва, высунул красные языки.

Во взгляде судьи был лед, так, что Иван Семенович даже поежился.

— Никогда бы не подумал, что вы лжец и обманщик, — грозно сказал судья, положив на стол сжатую в кулак правую руку. — Лжете самым бессовестным образом и не краснеете!

Под ногами у Ивана Семеновича задвигался пол, в коленках пробежала противная дрожь. Заикаясь, он сказал судье, протянув руку, словно защищаясь:

— Господин судья, не помню случая, чтобы я когда-нибудь солгал.

Судья, не говоря ни слова, выдвинул ящик стола, вынул оттуда дело и положил перед собой. Теперь сжатый кулак лег на бумаги.

— Дочь Харатаева — Мария, о которой вы так печетесь, скончалась. Остается загадкой: каким образом вы получили эти бумаги, — судья ткнул на векселя, — от покойницы? Я в своей жизни видел много лгунов, но такого, как вы, простите, не доводилось. За такие вещи вас самого следовало бы передать суду.

— Может быть, вы объясните, господин судья, что произошло? — собравшись с духом, спросил Иван Семенович. — Фальшивые векселя, удостоверенные печатями Намской инородной управы, я получил не от покойницы, как вы изволили выразиться, а от здравствующей дочери господина Харатаева…

— Дочь господина Харатаева скончалась, — перебил судья.

— Когда?

— Три года назад. Вот письменный ответ отца вашей, с позволения сказать, истицы, головы Средневилюйской инородной управы, Вилюйского округа Семена Харатаева. Читайте!..

Адвокат взял бумагу и, шевеля губами, стал читать. На лбу у него выступила холодная испарина.

— Не прочтя сей бумаги, я готов был свидетельствовать под присягой, что фальшивые векселя получены мной от дочери господина Харатаева — Марии, — не глядя на судью, сказал Иван Семенович. — Оказывается, дочь скончалась…

— Вот именно.

— Я это так не оставлю, господин судья. Мне не составит никакого труда с пристрастием допросить женщину, давшую эти векселя, и выяснить ее подлинные цели… Смею вас заверить, что с моей стороны в этом не было никакой преднамеренности. Великодушно прошу извинить меня. В следующий раз буду осмотрительнее. Позвольте забрать бумаги. — Адвокат взял со стола векселя, прошение и раскланялся.

С приездом Федора для Майи наступили радостные, счастливые дни. Семенчик был здоров, он даже пытался ползать по полу. Малыш пользовался всеобщей любовью. Иннокентий задаривал его игрушками и целыми часами возился с ним, забывая обо всем. Он все больше и больше привязывался к Семенчику, словно к родному.

Об Иване Семеновиче Майя вспоминала все реже и реже и уже не терзалась, что отдала ему векселя. «Все равно проку от них никакого, ничего бы мы не добились, если бы даже дело дошло до суда», — думала она.

В один из весенних дней негаданно-нежданно приехал Иван Семенович. Майя обрадовалась, увидев его, но не стала ни о чем спрашивать, ожидая, что он сам скажет.

Гость, хмурясь, прошел в дом. Навстречу ему вышел Иннокентий.

— A-а, пропащий! — зашумел он. — Давненько не приезжал к нам! Что нового? Чем порадуешь?

— Порадовать вас нечем, — сдержанно ответил Иван Семенович и покосился на Майю.

— Майя, самовар, — сказал хозяин и усадил гостя. Оставшись с ним наедине, спросил: — Ну, как в суде?

Иван Семенович махнул рукой и, посмотрев на дверь, сказал шепотом:

— Она все солгала!..

— Как, то есть, солгала?.. — спросил удивленный Иннокентий.

— Все, что она тогда о себе рассказала, чистейшей воды ложь. Никакая она не дочь господина Харатаева. У него действительно была единственная дочь, которая скончалась три года назад. Получена казенная бумага…

Купец по-женски всплеснул руками и защелкал языком:

— А как же векселя?..