Ленские выстрелы разбили лед молчания, и — тронулась река народного движения.

Тронулась!..»

В ту ночь в доме Абрама Исааковича долго не спали. Хозяин убеждал гостя, что теперь в рабочих не посмеют сделать ни единого выстрела — побоятся. Волошин сомневался, доказывал хозяину, что нет такой подлости к таких преступлений, на которые не пошли бы капиталисты.

Остались они каждый при своем мнении.

На следующий день Волошин до вечера занимался в Бодайбо своими делами: сходил на почту, получил легальные письма, написал и отправил сам несколько писем, выбрал за городом место в лесу, где можно будет, в случае необходимости, припрятать в будущем оружие. Но дел оказалось больше, чем он предполагал, пришлась задержаться на некоторое время.

За эти дни Иван ближе познакомился с почтовым служащим Самойловым, худым моложавым человеком с грустным лицом, и узнал от него о содержании телеграмм, поступающих на имя Теппана из Петербурга в Иркутска. Волошину стало известно, что иркутский генерал-губернатор приказал приостановить выселение приисковых рабочих из занимаемых ими домов и бараков до открытия весенней навигации. Для расследования обстоятельств расстрела и отыскания виновников пролития крови в Бодайбо направлена сенатская комиссия во главе с сенатором Манухиным. Комиссия эта выделила юридическую подкомиссию, в которую вошли: петербургский государственный присяжный поверенный Керенский, государственный тайный советник Переломов, присяжный иркутской судебной палаты Патушинский. Юристы господа Керенский и Переломов уже изволили выехать поездом из Петербурга в Иркутск. В Иркутске к ним присоединится господин Патушинский. После этого они все втроем прибудут в Бодайбо.

«Что, скандал на весь белый свет, — злорадствовал Волошин. — Пожарники понадобились тушить костер. А если не удастся потушить?»

Самойлов знал шифры и под большим секретом пересказал Волошину содержания шифрованных телеграмм, поступивших уже на третий день из Петербурга и Лондона. В них давались подробные инструкции, как следует встречать господ юристов, как держать себя с ними, — советы адресовались администрации корпораций. Все содержание этих длинных телеграмм сводилось к одному: всю вину за расстрел рабочих свалить на самих рабочих. На взятки ничего не жалеть.

Еще одна шифровка пришла в этот день — от господина Белозерова. Главный резидент сообщал Теппану, что его немедленный приезд в Бодайбо откладывается. Прибудет он несколько позже вместе с сенатором господином Манухиным, с которым намерен вступить в самое тесное общение, чтобы повлиять на ход расследования.

Весть, которую Волошин принес на прииски, мгновенно облетела все поселки. Рабочие с нетерпением ждали приезда высоких господ, которым высочайше повелено строго наказать извергов, проливших невинную кровь. То, что администрация намерена подкупить господ юристов, никого не удивило. Даже странно было бы, если бы Теппан не возлагал надежды на взятки. Ведь ему теперь ничего другого не остается, как подкупить сенатскую комиссию и замять дело. Ну, а если господа, присланные государем, неподкупные. Что тогда?

Вскоре во всех газетах и журналах поместили портреты Керенского, Переломова и Патушинского. О них писали восторженные статьи, расхваливая за честность, проницательность, ум, беспристрастность в делах. Печать выражала удовлетворение, что именно этим юристам доверено расследование столь печального и важного дела, и высказывала уверенность, что виновники будут изоблечены и строго наказаны.

Едва в верховьях Лены прошел ледоход, как пароход «Генерал Синельников», зимовавший в Киренске, снялся с якоря и пошел вверх до города Качуга, где он должен был забрать пассажиров и грузы. В Качуге «Генерал Синельников» принял на свой борт юристов сенатской комиссии, прибывших на лошадях из Иркутска.

В Бодайбо высоких господ встретили господин Теппан, инженеры Коршунов и Кручинский, исправник Курдюков, полицмейстер Оленников, судья Хитун и прочие господа и дамы. К самой пристани были поданы лихие тройки, запряженные в кареты. Главный инженер Теппан собственноручно открыл дверку первой кареты и подсадил господина Керенского. По городу прошествовал целый кортеж, звеня валдайскими колокольцами и бубенчиками. Высоких гостей привезли в ресторан «Самородок» при Коммерческом клубе и в честь их дали обед. Столы ломились от всевозможных закусок и дорогих заморских вин.

Господин Теппан поднял тост за господ юристов, осчастлививших обитателей глухой, далекой тайги своим приездом. Господину Теппану было тем более радостно, что прибыли сюда высокие гости по высочайшему повелению, и посему он, Теппан, даже не допускает мысли, что кто-то сможет сбить господ юристов с толку, вынудить виновных назвать правыми, а правых — виновниками.

С ответной речью выступил присяжный поверенный господин Керенский. В ресторанном зале стояла в это время такая тишина, что господину Керенскому не нужно было напрягать голоса. Говорил он так, как обычно говорят за обедом, но его слышали все. То, что гость сказал, заставило поежиться хозяев:

— Нам известно, кто виновен в пролитии крови на Ленских золотых приисках. Повинна в этом администрация корпорации. Это ни у кого не вызывает сомнения. Предметом расследования будет другое: в силу каких обстоятельств все сие произошло и кто именно из начальствующих лиц корпорации должен будет предстать перед судом. — При этом господин Керенский посмотрел на главного инженера. — Мы далеки, господа, от мысли свалить всю вину на невиновных. Этого не произойдет. Зло будет наказано, справедливость восторжествует. Но для торжества справедливости мы, как говорится, отца родного не пожалеем. Для нас превыше всего — истина. Ей мы служим верой и правдой.

Коршунов первый зааплодировал господину присяжному поверенному. Коршунова поддержал Теппан, а за ним все зааплодировали. Керенский привычно поклонился и поднял свой бокал. Кто не мог дотянуться до Керенского, подходил и чокался с ним.

За обедом господин Керенский сообщил, что он и его коллеги намерены отдохнуть в Бодайбо дня три, а потом выедут на прииски. Потом он спросил, верно ли, что рабочих продолжают кормить негодным к употреблению мясом и не выдали им деньги, заработанные до забастовки. Рабочие прислали в сенат жалобу.

Теппан в осторожных выражениях сказал, что корпорация не считает обязанной кормить забастовщиков свежим мясом, но если господам юристам угодно, он прикажет снять с продажи несвежую говядину и выдать рабочим причитающиеся им деньги, если действительно кто-нибудь из них что-то недополучил.

— Мы очень просим вас сделать это, — сухо сказал Керенский, ковыряясь вилкой в рыбном блюде. — И не худо было бы пересмотреть договор с рабочими. Мы бы хотели, чтобы к нашему прибытию на прииски забастовка прекратилась.

Коршунов утвердительно закивал головой, а Теппан неопределенно развел руками.

— Сделаем все, что возможно, ваше высокородие, — вкрадчивым голосом ответил главный инженер.

Спустя два дня после приезда юристов на прииски у приисковых контор повесили тексты нового договора. По рабочим баракам пошли десятники и горные техники и стали уговаривать рабочих подписать новый договор и выйти на работу.

— А где вы раньше были со своим договором? — отвечали им. — Не желаем работать там, где пролилась кровь наших товарищей. Пусть всех нас с семьями отправят на родину.

Господин Коршунов тоже не ленился, ходил по баракам, поздравлял рабочих с победой над хозяевами. Встречали теперь «добрейшего Константина Николаевича» сдержанно — он впервые заявился к ним после расстрела, и теперь почти все верили, что Коршунов злой, опасный человек, коварный, мстительный. Кое-кто вступал с Коршуновым в спор, доказывая ему, что мелкие подачки, которые записаны в новом договоре, нельзя назвать победой. Рабочие требовали восьмичасового рабочего дня, свободы собраний, стачек, а в новом договоре об этом ни слова.

— Это было бы слишком, — оборонялся Коршунов, — восьмичасовой рабочий день для вас же самих невыгоден. Много ли вы заработаете за восемь часов?