XLIV Однажды у окна они вдвоем Сидели в тихий вечер. Огоньком Дрожал маяк на темном Ай-Тодоре, И в лунном свете, мягком, золотом, Едва дышало трепетное море, И лишь одна горела над землей Звезда, непобежденная луной. XLV
Он ей шептал: «Нам больше слов не надо. То вечное, что светится в лучах Далеких звезд – и у тебя в очах Горит и веет в душу мне отрадой, Блаженства нет вне нас, оно – в сердцах, Нельзя достичь его, понять лишь можно, — Все остальное призрачно и ложно. XLVI Бывало, в детстве молишься порой, И вдруг, о чем молился, позабудешь, Лишь чувствуешь младенческой душой, Что близко Бог, что Боженька с тобой, Вот тут, сейчас, и если добрым будешь, Он не уйдет: так и теперь – в моей Душе покой и счастье детских дней»... XLVII Они умолкли. Тишина царила. И только сердце билось; и за них, О чем они молчали, говорила Природа вечным шумом волн морских, Мерцаньем звезд... И Божий мир затих, Чтобы внимать, как там в ночном просторе, Про их любовь немолчно пело море. «Прошу тебя, Сережа, об одном, — Однажды, подозвав его с улыбкой, Она сказала, – помни, я во всем Сама виновна. Не считай ошибкой Того, что было, и себя ни в чем Не обвиняй: я писем не читала, — Из гордости любовь я заглушала. XLIX Во мне самой – причина мук и зла, Твоя любовь лишь счастье мне дала; Я снова бы как прежде полюбила, И если б прошлое вернуть могла, Я ничего бы в нем не изменила. О, что бы ни случилось, знай, Сергей, Что нет раскаянья в душе моей!.. L Я испытала радостей так много, И каждый взор твой в прошлом сердцу мил; Я не хотела б, чтоб меня любил Ты по-другому, – нет!.. Прошу у Бога, Чтоб Он тебя за все вознаградил, — За все, что ты мне дал, – и вечно, всюду Твою любовь благословлять я буду!» LI Увы! то был последний разговор, И ей все хуже делалось с тех пор. Предчувствуя, что уж близка могила, Вперив на друга долгий, долгий взор, Больная ничего не говорила, Как будто с ним прощалась, и порой Качал в тревоге доктор головой. LII Меж тем вставало в памяти Сергея Все прошлое; он позабыть не мог, Как был тщеславен, мелочен, жесток, Как сам разрушил счастье, не жалея. Припоминал он звонкий голосок И смех ее, и блещущие глазки, И нежность первой, трогательной ласки, LIII Боржомский парк, любимую скамью, В сосновой роще милую тропинку... Давно, давно... то было, как в раю!.. Чтоб искупить одну ее слезинку, Чтоб видеть Веру прежнюю свою, Он отдал бы всю жизнь. Но нет возврата!.. И вечной тьмой душа его объята. LIV Он раз проснулся ночью. Отчего — И сам не знал; как будто до него Коснулось что-то. В комнате соседней Все замерло... Не слышно ничего... Но сердцем понял он, что час последний Был близок... К Bеpе бросился: она Лежала неподвижна и бледна. LV Он увидал, что больше нет надежды. Чуть слышался дыханья слабый звук, И тихо, тихо приподнялись вежды; В очах – не смутный бред, не ужас мук, — В них мысль, почти сознательный испуг... Тихонько мать заплакала... сиделка Перекрестилась... Часовая стрелка LVI Показывала три... и за стеной Сверчок был слышен в тишине ночной. Вдруг Вера прошептала: «Там... смотрите! Вот там... все ближе, ближе... Боже мой!.. Ко мне, Сережа, мама... защитите!..» И, задыхаясь, думает Сергей И просит Бога: «Только б поскорей!» LVII Он на колени стал, изнемогая. Мать подошла, и, полная тоской, Вся бледная, но тихая, простая, Она его жалеет: «Бедный мой Сережа!» – гладит волосы рукой И плачет с ним, и он, внимая звуку Простых речей, целует эту руку. LVIII К рассвету Вере стало легче. Страх Совсем исчез. Но не было в чертах Уж ничего земного: в них другое — Великое, спокойное, чужое. Он отблеска любви искал в очах; Она смотрела пристально, глубоко, Но как-то странно, словно издалёка. LIX С восходом солнца Вера умерла, Все так же безмятежна и светла; Когда прильнул дрожащими губами Сережа к бледной ручке со слезами, Уж холодна, как лед, она была... Ее в уста целуя на прощанье, Тихонько мать сказала: «До свиданья». |
