XI Забелин к доктору зашел от скуки. Тот взвешивал его: «Помог Кавказ! Прибавилось полпуда. В добрый час!.. Что значит климат! – потирая руки, Смеялся немец. – Поздравляю вас: Теперь сто лет вам жить!» – и с жалкой, бедной Улыбкою внимал Сережа бедный. ХII «В труде – спасенье! – просветлев на миг, Он раз подумал. – Буду на магистра Держать экзамен!» – и за груды книг Принялся лихорадочно и быстро. Сидел две ночи, но едва проник Он в смысл одной главы: душа тревожна. Он чувствует – работа невозможна. XIII Однажды шел по улице Сергей. Сквозь талый снег быт слышен визг саней На мостовой, и скользкие панели Сияли в мутном свете фонарей; Из водосточных труб ручьи шумели, И пьяный пел у двери кабака, И тихо падал мокрый снег... Тоска! XIV Сереже снилась комнатка; он весел, Работает. Уютно и тепло. И кроткое, любимое чело На темном бархате глубоких кресел Под лампой так нежно и светло... И шьет она, – чуть слышен безмятежный, Приятный звук иглы ее прилежной... XV Он все отверг. От счастья сам ушел. Простая жизнь казалась пошлой долей. Он гордую свободу предпочел, И, одинок, самолюбив и зол, Остался он с своей постылой волей. Но что в ней? В сердце – холод смерти. Свет Любви погас, и в жизни смысла нет. XVI Был вечер. Полон грустными мечтами, За книгой у камина он сидел, Вдруг дверь открылась: Климов! Он влетел, Обняв его, холодными усами К щеке прижался, хохотал, шумел. «Ну, как живется, милый мой философ?» И предлагал он тысячи вопросов. ХVII «Да ты не знаешь горя моего: Из школы выгнали. За что, – спроси-ка! За вредные идеи!.. Каково? Уж кажется старался никого Не обижать... Все это глупо, дико... ……………………………………… ……………………………………… XVIII, XIX Голубчик, жаль, до слез мне жаль ребят: Ведь дело-то пошло у нас на лад!.. Работа славная! Но нет нам ходу, Пока в деревне кулаки царят. Со всей любовью искренней к народу, С образованьем, с жаждою труда Кому теперь я нужен? Ну, куда, ХХ Скажи, куда прикажешь деться?..» Много, Он в этом духе говорил. Потом Расспрашивал Сережу обо всем С участьем, с нежной, дружеской тревогой. Тот рассказал, как ездил он в Боржом. Он, впрочем, говорил довольно мало, С улыбкою небрежной и усталой. XX «Признайся-ка, Сережа, ты влюблен?..» — «Помилуй, что за вздор!..» – и с лицемерной Беспечностью он отрицал. – «Смущен... Ага, краснеешь, – значит, это верно!.. Уж вижу по глазам...» – Был удивлен Сергей. Один оставшись: «Неужели, — Он думал, – Климов прав?.. Так, – в самом деле! — XXII И сердце в нем забилось. – Боже мой, Зачем, зачем, все эти муки, бремя Тоски и лжи?.. Что сделал я с собой?... Ах, Вера!..» – Слезы хлынули волной, Душа смягчилась. «Да, люблю, все время Любил родную, бедную мою, И как я думать мог, что не люблю!..» ХХIII Увы! любовь сомнение затмило. Так в комнате луна царить в ночи; Внесут огонь, и месяц от свечи Померкнет вдруг; уносят – с прежней силой Сияют вновь стыдливые лучи: В нас ложный свет рассудка чувство губит; Любовь, как месяц, тихий сумрак любит. XXIV Он Вере написал. Теперь тоска Ему почти отрадна и легка, — Надеждой робкою она согрета. И пишет вновь дрожащая рука Слова любви; он молит, ждет ответа, Двух строк, хотя б упрека, и не лень Ему на почту бегать каждый день. XXV Закрыв глаза, он шорох платья слышит И милый, нежный голос. Чуть звонок, В прихожую летит он на порог: «Не почтальон ли?» Пятый раз ей пишет, — Ответа нет. Он больше ждать не мог... В душе росло безумное волненье — То детский страх, то радость, то мученье. XXVI Он старое письмо хранил. В тоске — То был последний луч его надежды. В записке Веры, в желтом лоскутке, Как в бедном увядающем цветке, Был слабый аромат ее одежды, Ее духов; и весь он трепетал, Когда тот запах с жадностью вдыхал. ХХVII Ответа нет как нет. Ужель не будет? Ужель захочет Вера отомстить И оттолкнет его? Ужель забудет? Забыть нельзя... А он... ведь мог забыть!.. О, только бы позволила любить Безмолвно, трепетно. Во мраке ночи Он видит чьи-то горестные очи, |
