XXVIII И все над ним летают в тишине Какие-то мучительные звуки: «Сережа, я больна... скорей ко мне!..» Она зовет, протягивает руки, — Он это знает, чувствует во сне... В слезах проснется, смотрит: тьма ночная. И он один, и мучит мысль иная: XXIX «Что, если Вера вовсе не больна, И даже весела, и все забыла? Приеду я некстати, и она Промолвит мне, досадою полна: «Ведь я писала вам, что разлюбила!..»« От этих дум сошел бы он с ума, Когда б, бедняга, наконец письма ХХХ Не получил. Писала мать из Крыма: Опасно Верочка больна. Врачей Пугает грусть ее. Необъяснима Болезнь; и мать просила, чтоб Сергей Приехал к ним, хоть на немного дней. Он понял все: от горя умирая, Она рвала все письма, не читая — XXXI Из гордости!.. И вот три дня подряд Сергей на поезде курьерском скачет. И по ночам, когда в вагон спять, Он, на диване прикорнув, объят Безвыходной тоской, тихонько плачет. Очнувшись вдруг в возке на лошадях, В унылых севастопольских степях, ХХХII Он видит: мечется седая вьюга. Но только что чрез горный перевал Байдарские ворота миновал, — Пахнуло теплое дыханье юга; В воротах снежный прах еще летал, А там, у моря, солнце уж пригрело Подснежник трепетный с головкой белой. XXXIII Весна! И он взглянул с обрыва вниз: Там лавр, олива, стройный кипарис, И тихо плещет море голубое, И под январским солнцем вознеслись Дворцы Алупки в сладостном покое, Внимая вечно ропщущим волнам, И наш герой подумал: «Вера там!» XXXIV Над морем, в темной роще – домик белый... Он – на крыльцо. Еще в последний раз Помедлил: «Неужель теперь, тотчас?..» И сердце сжалось. В дверь рукой несмелой Стучит; вошел, не поднимая глаз... В прихожей – мать. Пред ней, как виноватый, Сергей стоял, смущением объятый... XXXV Потом он только помнит чей-то лик В подушке... свет сквозь спущенные шторы, Лекарства душный запах... слабый крик: «Сережа!..» – счастьем вспыхнувшие взоры... «Она!..» – узнал он, бросился, приник... «Голубчик!..» – голову ему руками Обняв, как мать, прижавшись к ней губами, XXXVI Шептала Вера: «О, побудь со мною Вот так, еще минутку, бедный мой, Хороший мальчик!..» – и его жалела, — Простила все и волосы рукой Тихонько гладила... но ослабела, Сомкнулись очи, замерли слова, Упала на подушки голова. ХХХVII В ее чертах искал он Веры прежней... Все, все, что было с ней, он понял вдруг, Прочел всю повесть гордых, тайных мук... Чем дольше смотрит он, тем безнадежней Его тоска. Из жалких, слабых рук Она его руки не выпускала: «Теперь мне так легко, легко!.. Я знала, XXXVIII Что ты придешь когда-нибудь ко мне... Все время я томилась одиноко, Как будто в темной, страшной глубине, Где холодно и душно, как на дне Пруда... а ты был там, где солнце... так далеко; Но первый луч мне в сердце горячо Проник, и хочется еще, еще... XXXIX О, разве мог покинуть ты родную?! Ты – мой. Одна я в жизни у тебя, Не выдумаешь деточку другую, Как ни старайся!.. Прежде для себя Любило сердце, мучилось, любя; Теперь ты мне, как я сама, – и сила Любви навеки гордость победила...» ХL Они твердят: «Люблю», душой, умом Все глубже, глубже входят в это слово, Уж больше, кажется, нельзя, – потом Нежданный смысл в нем открывают снова, Опять «люблю», хотят исчезнуть в нем, И чувству нет границ, и манят бездной Слова любви, как тайны ночи звездной. XLI А дни проходят. Миндали в садах Покрылись цветом розовым. В горах Растаял снег. Больная солнцу рада. Надежда робко светится в очах: Так вспыхивает бледная лампада Пред тем, чтобы потухнут в вечной мгле. Зазеленели травы на Яйле, XLII Дымились тучи на скалах Ай-Петри. В сыром овраге желтый анемон Уж распустился, воздух напоен Весной, и запах моря – в теплом ветре. Перенесли больную на балкон. Она за белым парусом следила Вдали... Потом, вздохнув, чело склонила: ХLIII «Как хочется мне жить!..» Сергей цветов Принес, и Вера с жадностью дышала Благоуханьем свежих лепестков И прятала лицо в них, и шептала: «Как хорошо!..» Он плакать был готов: Бескровный лик ее так худ и жалок Среди росой обрызганных фиалок. |
