LXXII «Из недр Кавказа, страшен и суров, Я вырвался; внимая реву бури, Я созерцал рождение громов, И мне ль плениться запахом цветов, И мирным сном, и прелестью лазури! О, нет! Скорей на волю! Жизнь мою Лишь с океаном вечным я солью!» LXXIII Сергей глядел, счастливый и безмолвный, На Божий мир, и в первый раз он жил, Не думая, – как лес живет и волны; Он никогда так просто не любил, Без гордости; непримиримых сил Затихла в нем мучительная битва; Теперь любовь спокойна, как молитва. LXXIV С дороги не видать Сергея; свет Чуть проникал сквозь чащу; конский топот — Два всадника... то Вера, с ней кадет, Красавец; но... не может быть, – о, нет, — Ему почудилось – влюбленный шепот... Он руки жмет, целует, и она... Она смеется, радости полна. LXXV Она смеется... Смех знакомый, милый! Он столько раз внимал ему в тиши... Так это было все игра, – души В ней нет!.. И вот на что он тратил силы! Как счастливы они, как хороши! Помчались вихрем; он высок и строен, В сознании победы так спокоен. LXXVI «Да полно, любит ли она? – шептал Какой-то голос: любит, да, он молод, Красив, а я смешон, и худ, и мал...» Он вздрогнул, – пробежал по сердцу холод... «Все кончено!» На землю он упал С потухшими и мертвыми очами, Без слез, немой, закрыв лицо руками. LXXVII Когда б он знал, что, под улыбкой скрыв К нему глубокой нежности порыв, Как никогда, его любила Вера; Лишь им полна, лишь им одним, забыв Про все, не слыша глупой речи кавалера, Она смеялась; счастлив был тот смех; Он говорил: «Сергей мой лучше всех!» LXXVIII Когда б он знал, как ночью, в ожиданье Зари желанной, Вера не могла Сомкнуть очей, как утром на свиданье Она с тревогой радостною шла, И как его любила, как ждала Шагов, знакомой серой шляпы, встречи, Улыбки, ласк и тихой милой речи! LXXIX Шел ночью дождь, разросся мутный вал Боржомки бешеной, и с громом мчал Он трупы сосен, вырванных с корнями, И теплый ветер сыростью дышал; Струился пар над влажными лесами, На солнце каждый лист блестел, дрожа; Лазурь была туманна и свежа. LXXX Вот подошел Сергей; спокойно, гордо И вежливо ей руку протянул; «На этот раз мое решенье твердо — Я уезжаю вечером». Взглянул — И вдруг лицо в смущеньи отвернул: С такой наивной, робкою мольбою Она глядела: «Милый, что с тобою?» LXXXI – «К чему притворство, Bеpa?.. Я вчера Узнал, что вы не любите, забавой Была любовь... Наскучила игра... Ну, что ж, нам разойтись давно пора. Расстанемся без объяснений; право, Так будет лучше». Молча, побледнев, Она встает... И в нем проснулся гнев. LХХХII И, опьяненный сладким чувством мести, Он ничего не помнил, говорил Наперекор достоинству и чести, Остановиться не имея сил, — Разрушил все, что прежде так любил, Несправедливо, грубо и без цели; И очи злобным торжеством горели, LXXXIII Она спокойна; сомкнуты уста Печально, строго. Ни одна черта Не дрогнула в лице ее бесстрастном: То мертвая, немая красота. Когда ж Сергей пред этим взглядом ясным И пред величьем бледного чела Умолк, – она в ответ произнесла: «Нам вместе жить нельзя, я это вижу. Во мне вы ошибаетесь; но я Любви до оправданий не унижу; Скажу вам просто, сердца не тая, Но и без клятв: чиста любовь моя. Хотите верить – верьте; не хотите — Удерживать не буду, – уходите. LXXXV Чего вам надо? – Власти надо мной? В душе вы – деспот; но любви такой Я не хочу, – неволя хуже смерти; О, нет, из сердца вырву страсть, поверьте, Но никогда не сделаюсь рабой. Простимся». И не прежней робкой девой, Она ушла надменной королевой. LXXXVI Сергей на вечер тройку заказал. «Тем лучше, я свободен...» – он шептал, Укладывая вещи, и руками Дрожащими из шкафа вынимал Белье, и пледы связывал ремнями. А в комнате так пусто и темно, Сверчок поет, и дождь стучит в окно. LХХХVII Слуга пришел с вечерним самоваром; Сергей дал два рубля ему на чай; И тот в восторге, с трогательным жаром, Благодарил и кланялся: «Прощай, Хороший, добрый барин! Приезжай Опять в Боржом». Свеча во мгле мерцала И одиночество напоминала. |
