ХV Все мимолетно – радости и мука, Но вечное проклятие богов — Не смерть, не старость, не болезнь, а скука, Немая скука долгих вечеров, Скучать с приличным видом есть наука Важнейшая для умных и глупцов: Подруги наши – страсть, любовь иль злоба, А скука – вечная жена до гроба. XVI
О, темная владычица людей, Как рано я узнал твои морщины, Недвижный взор твоих слепых очей, Лицо мертвее серой паутины И тихий лепет злых твоих речей!.. Но оживлять унылые картины Не буду вновь: уж я сказал о том, Чем был наш мрачный и холодный дом. XVII Все важно в нем и сонно, и прилично. Отец любил детей, но издали: Он каждую субботу педантично, Просматривая баллы, за нули Нотации читать умел отлично. Без дружбы, вечно ссорясь, мы росли Все вместе, кучей, как в тени древесной Семья грибов: нам было слишком тесно... XVIII С Сергеем мы ходили в тот же класс. Напоминая бойкую лисичку, Зрачки зеленоватых быстрых глаз Лукаво щурить он имел привычку; Лицо в веснушках помню как сейчас, Пронырливый и острый носик; кличку Всему давал он метко; был актер И дипломат, насмешлив и хитер. XIX А неуклюжий Саша, молчаливый, С лицом румяным и тупым, в очках, — Как медвежонок, дикий и ленивый; В монахи собирался он, в делах Земных не видя толку; горделивый Тот замысел погиб и стал монах — Немало в жизни всяких превращений — Чиновником особых поручений. ХХ Благоразумен, важен, как старик, Был Коля гимназистом идеальным; Премудрость всех учебников постиг. С лицом худым, бескровным и печальным, Питая страсть, как первый ученик, К пятеркам с плюсом и листам похвальным, Смиряться он умел, терпеть и ждать И всякому начальству угождать. XXI Но иногда, романтик добродушный, Про все забыв, каких-то ведьм и фей, И рыцарей, и замок их воздушный Чертил пером в тиши воскресных дней, Воображенью странному послушный, Он на полях латинских словарей, Влюбленный в этот мир необычайный: Он верил в сны, пророчества и тайны... XXII У нас в крови – неугасимый жар Мистического бреда; это – сходство Семейное, опасный людям дар, Наследственный недуг иль превосходство, Под пеплом жизни тлеющий пожар, — Не ведаю – талант или уродство... Вольнолюбивый, непокорный дух, Доныне в нас огонь твой не потух. XXIII Обычный в жизни путь ему неведом, Противен будничный и тесный круг. Был Костя, старший брат мой, правоведом; Но поступил он, возмутившись вдруг, И полный нигилизма модным бредом, На факультет естественных наук: Не следуя отцовскому примеру, Он погубил блестящую карьеру. XXIV Самонадеян и умен, и горд, Наш мертвый дом, чиновничий и серый, Он презирал: настойчив, волей тверд, В добре и зле без удержу, без меры, От микроскопов ждал он и реторт Неведомых чудес и новой веры. Любила мать его; с отцом всегда Была у Кости тайная вражда. XXV Мне помнится под колбою стеклянной Спиртовой лампочки дрожащий блеск И жидкости опаловой, туманной В прозрачных стенках легкий звон и плеск, Волшебной искры голубой и странной На гальванической машине треск... В густой тени большого кабинета Желтели кости пыльного скелета. XXVI Мне объяснял фанатик молодой Открытья, чудеса лабораторий, Неясные мелькали предо мной Отрывки дерзновеннейших теорий; Показывал он в капле водяной Друг друга пожиравших инфузорий, И слушал я, потупив робкий взор, Про Дарвинов естественный подбор. XXVII Я чувствовал, что он не прав во многом: Краснея, запинался я, дрожал, Ребяческим и неумелым слогом На доводы науки возражал, Когда, смеясь над чертом и над Богом, Он все, во что я верил, разрушал... Хотя и страшно было мне и больно, — Запретный плод прельщал меня невольно. XXVIII И любопытство жадное влекло К опасности на крайние ступени, И в первый раз на детское чело Уже недетских дум ложились тени: Пленяет душу человека зло. Как некогда Адаму в райской сени — «Вкуси и будешь богом», – мудрый Змей, Коварный дал совет душе моей. XXIX
В столовой раз за чаем мы сидели; Здесь маятник медлительных часов, Влачившихся без отдыха, без цели, Вкус тех же булок, звуки тех же слов И тусклые обои надоели Знакомым видом желтеньких цветов. На ужин экономно разогреты Унылые вчерашние котлеты. |
