LXXXVIII Но вот пришел великий грозный час: Вступая в храм классической науки, Чтобы держать экзамен в первый класс, — Я полон дикой робости и муки. Смотрю в тетрадь, не подымая глаз, Лицо в чернилах у меня и руки, И под диктовку в слове «осенять» Не знаю, что поставить – е иль ъ. LXXXIX Я помню место на второй скамейке, Под картою Австралии, для книг Мой пыльный ящик, карандаш, линейки, Казенной формы узкий воротник, Мучительный для детской тонкой шейки. Спряжение глаголов я постиг С большим трудом; и вот я – в новом мире, Где божество – директор в вицмундире. ХС От слез дрожал неверный голосок, Когда твердил я: lupus... conspicavit... In rupe pascebatur... [37] и не мог Припомнить дальше; единицу ставит Мне золотушный немец-педагог. Томительная скука сердце давит: Потратили мы чуть не целый год, Чтобы понять отличье quid и quod [38]; ХСI А говорить по-русски не умели. И, в сокровенный смысл частицы ut [39]Стараясь вникнуть, с каждым днем глупели. Гимнастика ума – полезный труд, Направленный к одной великой цели: Нам выправку казенную дадут Для русского, чиновничьего строя, Бумаг, служебных дел и геморроя. ХСII Так укрощали в молодых сердцах Вольнолюбивых мыслей дух зловредный; Теперь уже о девственных лесах, О странствиях далеких мальчик бедный Не помышлял: потухла жизнь в очах. В мундир затянут, худенький и бледный, По петербургской слякоти пешком Я возвращался в наш холодный дом. XCIII Манить ребенка воля перестала: Царил над нами дух военных рот. Как в тонких стенках твоего кристалла, Гомункул, умный маленький урод, Душа без жизни в детях жить устала... Болезненный и худосочный род — К молчанию, к терпенью предназначен, Чуть не с пеленок деловит и мрачен. XCIV В тот час, как темной грифельной доски И словарей коснулся луч последний Туманного заката, и тоски Напев был полон в комнате соседней Старухи няни, штопавшей чулки, — Далекий шум послышался в передней... Мне было скучно, и на груды книг Я головой усталою поник... ХСV
Вдруг голос мамы, шорох платья милый, Ее шагов знакомый легкий звук... Я побледнел и алгебры постылой Учебник на пол выронил из рук. Не от любви с неудержимой силой Забилось сердце, – это был испуг: Я в классицизме, в мертвом книжном хламе Так одичал, что позабыл о маме XCVI За год разлуки: как угрюмый зверь, Со злобою смотрел на злые лица Учителей; казалася теперь Мне падежей неправильных таблица Важней любви... От матери за дверь Я спрятался; как пойманная птица, Дрожал в углу, безмолвие храня, — И вдруг она увидела меня... ХСVII Но я уж сам к ней бросился в объятья, Про все забыв, – сестер не слышал крик И не видал, как прибежали братья, Закрыв глаза, к ее груди приник, Вдыхая тонкий, нежный запах платья... То был блаженства незабвенный миг. Она меня ласкала: «Мальчик бедный, Какой ты худенький, какой ты бледный!» XCVIII Под взорами возлюбленных очей Я воскресал от холода и скуки, От этих долгих безнадежных дней; Пугливый, все еще боясь разлуки, Не веря счастью, прижимался к ней: Она глаза мне целовала, руки И волосы, и согревала вновь Меня, как солнце, вечная любовь. XCIX И, улыбаясь, плакали мы оба, И все, в чем сердце бедное могло Окаменеть – ожесточенье, злоба И мертвенная скука – все прошло: Так не боится зимнего сугроба, Почуяв жизни первое тепло, Когда ручей поет и блещет звонкий, — На трепетном стебле подснежник тонкий. С Не мог расторгнуть наших вольных уз Дух строгости, порядок жизни чинный, И тайно креп наш дружеский союз: Ловил я звук шагов ее в гостиной; Бывало, рода женского на us Она со мной твердила список длинный, И находил поэзию при ней Я в правилах кубических корней. CI Под сладостной защитой и покровом, Когда ласкался к маме при отце, Я видел ревность на его суровом Завистливо нахмуренном лице. Я был пленен улыбкой, каждым словом, И бриллиантом на ее кольце, И шелестом одежды, и духами, И девственными, юными руками. вернутьсяВолк... увидел... пасущихся на горе... (лат.). вернутьсяКак, когда, чтобы, о если бы (лат.). |
