ХLVII Исчезли дни, исчезли ночи. За темной шторой на столе, Когда уж солнце блещет в очи, Краснеет лампе в полумгле И длится время бесконечно... Казалось Ольге, был уж вечно И вечно будет этот крик, Очей открытых взор блестящий И в душном мраке бледный лик, И робко жалости молящий Его руки безумный жест. Она не спит, почти не ест; XLVIII
Очнется бедная порою Случайно в кухне где-нибудь, И на мгновенье за стеною Утихнет крик, но отдохнуть Стыдится Ольга и не смеет; Кухарка барышню жалеет, Тарелку супа принесет... И съест она две ложки, стоя, И хлеба корочку возьмет, — Но уж пора: ей нет покоя... Она спешит на казнь, и вновь Со смертью борется любовь! ХLIX Подымет очи со слезами И на коленях в уголке Стоит, закрыв лицо руками. Порой, в безвыходной тоске Молиться бедная пыталась... Но вся душа в ней возмущалась: «Ты благ и милостив, Господь, — Зачем, зачем же эти муки?..» Негодованье побороть Не может и ломает руки. Потух в душе последний свет, И шепчет Ольга: «Бога нет». L Теперь Борис лежал безмолвный. Затих усталый, слабый крик... Но он не мог, тревоги полный, Остановиться ни на миг, — Уже с закрытыми глазами, Все время шевелил руками И то к лицу их подымал, То снова, молча без сознанья К груди с тоскою прижимал. «Ах, лучше б прежние стенанья И крик, чем эта тишина!» — Невольно думает она. LI Но четырех ночей усталость Ее сломила. В глубине Души беспомощная жалость Еще томительней во сне: Чрез полчаса в слезах проснулась, Открыла очи, встрепенулась И посмотрела на него... И что ж? Ни боли, ни испуга — Не оставалось ничего От побежденного недуга: И тих, и светел бледный лик; Покой в нем – ясен и велик. LII Она почувствовала радость... Он пробужденья Ольги ждал; В нем дух неведомую сладость Отдохновения вкушал. В смиренье Ольга преклонилась: Любовь со смертью примирилась: И бесконечно далеко От прежних ужасов и муки, Он дышит ровно и легко, Глядит, сложив покорно руки, На Ольгу пристально, в упор; И новой мыслью полон взор. LIII Он тихо шевелил губами: Для слов уж не хватало сил, Но детски ясными глазами О чем-то Ольгу он просил. Она приникла к изголовью И сразу поняла любовью, Чего пред смертью он хотел: Взяла Евангелье, открыла, — И взор больного заблестел. Тогда весь мир она забыла И, вдохновенна и светла, Слова великие прочла: LIV «Я жизни хлеб, сходящий с неба. И возалкавший человек, Вкушая истинного хлеба, Лишь Мной насытится навек. Я жизнь даю: возжаждет снова Кто пил из родника земного, — Но утоляет навсегда Лишь Мой источник тех, кто страждет. Я жизни вечная вода, — Иди ко Мне и пей, кто жаждет!» Она умолкла, и полна — Великой тайны тишина. LV И то, чему не верил разум, Что не могла она в словах Ему сказать, – он понял разом: Она прочла в его глазах, Что он уж знает все. А тело В ее руках похолодело. И долго ни одна слеза Земного горя не упала, И друга мертвые глаза Спокойно Ольга закрывала. В ее душе – любовь и свет, И нет разлуки, смерти нет. LVI Когда же в окна посмотрела На тусклый день, на мокрый снег, Внезапно Ольга побледнела И одиночество навек Тогда лишь поняла, проснулась... Но вместе с жизнью смерть вернулась... Как будто вспомнила она, Что нет его... И вдруг сознаньем — Ее душа озарена. Без слез, убитая страданьем, Упала, обнимая труп, Касаясь мертвых бледных губ... ………………………………….. ………………………………….. ………………………………….. LVII, LVIII, LIX, LX, LXI О век могучий, век суровый Железа, денег и машин, Твой дух промышленно-торговый Царит, как полный властелин. Ты начертал рукой кровавой На всех знаменах: «В силе – право!» И скорбь пророков и певцов, Святую жажду новой веры Ты осмеял, как бред глупцов, О, век наш будничный и серый! Расчет и польза – твой кумир, Тобою властвует банкир, |
