Лягушка постучала вторично и голос подала:

Тогда сказал король: «Что ты обещала, то и должна исполнить; ступай – и отвори!» Она пошла и отворила дверь. Лягушка вскочила в комнату и, следуя по пятам за королевной, доскакала до самого ее стула; села подле стула и крикнула: «Подними меня до себя!..» Королевна все медлила, пока, наконец, король не приказал ей это исполнить. Едва лягушку на стул посадили, она уж на стол запросилась; посадили на стол, а ей все мало: «Придвинь-ка, – говорит, – свое блюдце золотое поближе ко мне, чтоб мы вместе покушали!..» Что делать?! И это исполнила она, хоть и с явной неохотой. Лягушка уплетала кушанья за обе щеки, а молодой хозяйке кусок в горло не лез. Наконец гостья сказала: «Накушалась я, да и притомилась! Отнеси же меня в свою комнатку да приготовь свою постельку пуховую, и ляжем-ка мы с тобою спать». Расплакалась королевна, и страшно ей стало холодной лягушки: и дотронуться-то до нее боязно, а тут она еще на королевниной мягкой, чистой постельке почивать будет! Но король разгневался и сказал: «Кто тебе в беде помог, того тебе потом презирать не годится!» Взяла она лягушку двумя пальцами, понесла к себе наверх и ткнула в угол. Но когда она улеглась в постельку, подползла лягушка и говорит: «Я устала, я хочу спать точно так же, как и ты; подними меня к себе, или я отцу твоему пожалуюсь!..» Ну уж тут королевна рассердилась до чрезвычайности, схватила ее и бросила, что было мочи, об стену. «Чай, теперь уж ты успокоишься, мерзкая лягушка!»

Упавши наземь, обернулась лягушка статным королевичем с прекрасными, ласковыми глазами. И стал он, по воле короля, милым товарищем и супругом королевны. Тут рассказал он ей, что злая ведьма чарами оборотила его в лягушку, и что никто на свете, кроме королевны, не в силах был его из колодца вызволить, и что завтра же они вместе поедут в его царство. Тогда они заснули, а на другое утро, когда их солнце пробудило, подъехала к крыльцу карета: лошади белые, с белыми страусовыми перьями на головах, сбруя вся из золотых цепей, а на запятках стоял слуга молодого короля, его верный Генрих. Когда повелитель его был превращен в лягушку, верный Генрих так опечалился, что велел сделать три железных обруча и заковал в них свое сердце, чтоб оно не разорвалось на части от боли да кручины. Но вот карета должна была отвезти молодого короля в родное царство; верный Генрих посадил в нее молодых, стал опять на запятки и был рад-радешенек избавлению своего господина от чар. Проехали они часть дороги, как вдруг слышит королевич позади себя какой-то треск – словно что-нибудь обломилось. Обернулся он и закричал:

И еще, и еще раз хрустнуло что-то во время пути, и королевич в эти оба раза тоже думал, что ломается карета; но то лопались только обручи на сердце верного Генриха, потому что господин его был теперь освобожден от чар и счастлив.

С мышкой познакомилась кошка и столько пела ей про свою великую любовь и дружбу, что мышка наконец согласилась поселиться с нею в одном доме и завести общее хозяйство. «Да, вот к зиме нужно бы нам наготовить припасов, а не то голодать придется, – сказала кошка. – Ты, мышка, не можешь ведь всюду ходить! Того гляди еще кончишь тем, что в мышеловку угодишь!..» Добрый совет был принят и про запас куплен горшочек жиру. Но не знали они, куда его поставить, пока наконец после долгих рассуждений кошка не сказала: «Я не знаю места для хранения лучше церкви: оттуда никто не отважится украсть что бы то ни было; мы поставим горшочек под алтарем и примемся за него не прежде, чем это нам действительно понадобится». Горшочек поставили на хранение в верном месте; но немного времени прошло, как уже захотелось кошке отведать жирку, и говорит она мышке: «Вот что я все собиралась тебе сказать, мышка: звана я к сестре двоюродной на крестины; она родила сынка, белого с темными пятнами, – так я кумой буду. Ты пусти меня сегодня в гости, а уж домашним хозяйством одна позаймись!» – «Да-да, – отвечала мышь, – ступай с богом; а если что вкусное скушать доведется, вспомни обо мне: я и сама бы не прочь выпить капельку сладкого красного крестинного винца…» Все это были выдумки: у кошки не было никакой двоюродной сестры, и никто не звал ее на крестины. Пошла она прямехонько в церковь, пробралась к горшочку с жиром, стала лизать и слизала сверху жирную пленочку. Потом совершила прогулку по городским крышам, осмотрелась кругом, затем растянулась на солнышке и облизывалась каждый раз, когда вспоминала о горшочке с жиром. Только ввечеру вернулась она домой. «Ну вот ты и вернулась! – сказала мышь. – Верно, весело денек провела!» – «Да, недурно», – отвечала кошка. «А как назвали новорожденного?» – «Початочек», – коротко отвечала кошка. «Початочек?! – воскликнула мышь. – Вот так удивительно странное имя! Или оно принято в вашем семействе?» – «Да о чем тут рассуждать?! – сказала кошка. – Оно не хуже, чем Крошкокрад, как зовут твоих крестников».

Немного спустя опять одолело кошку желание полакомиться. Она сказала мышке: «Ты должна мне сделать удовольствие и еще раз одна позаботиться о хозяйстве: я вторично приглашена на крестины и не могу отказать, так как у новорожденного отметина есть: белое кольцо вокруг шеи». Добрая мышь согласилась, а кошка позади городской стены проскользнула в церковь и съела с полгоршочка жиру. «Вот уж именно ничто так не вкусно, как то, что сама в свое удовольствие покушаешь!» – сказала она и была очень довольна своей поденщиной. Когда она вернулась домой, мышь опять ее спрашивает: «Ну а как этого детеныша нарекли?» – «Середочкой!» – отвечала кошка. «Середочкой?! Да что ты рассказываешь?! Такого имени я отродясь не слыхивала и бьюсь об заклад, что его и в календаре нет!»

А у кошки скоро опять слюнки потекли, полакомиться захотелось. «Бог любит троицу! – сказала она мышке. – Опять мне кумой быть приходится! Детеныш весь черный, как смоль, и только одни лапки у него беленькие, а на всем туловище ни одного белого волоска не найдется! Это случается в два года раз: ты бы отпустила меня туда!» – «Початочек! Середочка! – отвечала мышь. – Это такие имена странные, что меня раздумье берет!» – «Ты все торчишь дома, в своем темно-сером байковом халате и со своей длинной косицей, – сказала кошка, – и причудничаешь: вот что значит днем не выходить из дому». Мышка во время отсутствия кошки убрала комнатки и весь дом привела в порядок, а кошка-лакомка дочиста вылизала весь горшочек жиру. «Только тогда на душе и спокойно, когда все съешь!» – сказала она себе и лишь поздней ночью вернулась домой, сытая-пресытая. Мышка сейчас спросила, какое имя дали третьему детенышу. «Оно тебе, верно, тоже не понравится? – отвечала кошка. – Малютку назвали Последышек!» – «Последышек! – воскликнула мышь. – Это самое подозрительное имя! Я его что-то в печати до сих пор не встречала! Последышек! Что бы это значило?!» Она покачала головкой, свернулась калачиком и легла спать.

С той поры никто уже кошку больше не звал на крестины, а когда подошла зима и около дома нельзя было найти ничего съестного, мышка вспомнила о своем запасе и сказала: «Пойдем, кисанька, проберемся к припасенному нами горшочку с жиром, то-то вкусно покушаем». – «О да, – отвечала кошка, – вкусно будет! Так же вкусно, как если бы ты свой тонкий язычок в окошко высунула!..» Они отправились, а когда дошли до цели, то нашли горшочек, положим, на своем месте, но совсем пустым. «Ах, – сказала мышь, – теперь я вижу, что случилось; теперь мне ясно, что ты мне истинный друг! Ты все съела, когда на крестины ходила: сперва почала, потом до середочки добралась, затем…» – «Замолчишь ли ты?! – вскричала кошка. – Еще слово – и я тебя съем!» У бедной мышки уже на языке вертелось: «Последышек», и едва сорвалось у нее это слово, как одним прыжком подскочила к ней кошка, схватила ее и… проглотила. Вишь ты! И все так-то на свете бывает!..