Сотворил Господь всяких зверей и выбрал себе волков, чтобы служили ему сторожевыми псами. Черт решил не отставать и создал козлов с длинными и тонкими хвостами. Когда козлы ходили пастись, то всегда цеплялись хвостами за колючки и застревали в терновнике. Надоело это черту, вот он и отрубил козлам хвосты, так что остались у них обрубки, которые можно видеть и сегодня.

Козлы бродили где вздумается и ели что хотели. Случилось так, что увидел Бог, как они гложут кору плодовых деревьев, портят виноградные лозы и топчут цветы полевые. Огорчился Господь и в неизреченной милости своей решил натравить на них своих волков. Явились волки и растерзали козлов на куски.

Когда черту стало известно об этом, он явился к Господу и пожаловался:

– Твои звери моих растерзали!

– А зачем ты их для дурных дел создал? – спросил Господь.

– Мне ничего другого не оставалось: ведь мои помыслы направлены ко злу, и создания мои должны обладать такой же природой, – ответил черт. – Теперь ты должен возместить мне убытки.

Тогда Бог ответил:

– Я заплачу тебе, когда облетят листья с дубов. Как увидишь, что дубы стоят без листвы, приходи ко мне за деньгами.

Вот облетела листва с дубов, и вернулся черт, чтобы потребовать свой долг. Но Господь сказал ему так:

– В Константинопольском храме растет высокий дуб, и листва на нем по-прежнему зелена.

С гневом и проклятиями удалился черт и отправился на поиски того дуба, но Господь навел на него морок, и он блуждал по пустошам целых полгода, а когда вернулся, все остальные дубы уже покрылись молодой листвой. Так черт остался без денег и от злости выколол глаза всем оставшимся козлам и козам и вставил взамен свои. Поэтому у козлов дьявольские глаза и короткие хвосты, а сам черт часто появляется в козлином облике.

Однажды некий чародей среди большой толпы народа проделывал всякие свои диковинные штуки и фокусы. Между прочим, заставлял он и петуха поднимать тяжелое бревно и носить как перышко. На ту беду, в толпе случилась девушка, которой удалось накануне найти лист трилистника с четырьмя лопастями; а кто им запасется, тому уже глаза не отведешь, и потому увидела, что петух носит не бревно, а соломинку. Она и крикнула: «Люди добрые, да разве же вы не видите, что петух-то поднимает соломинку, а не бревно!» И тотчас очарование исчезло, и люди увидели, в чем дело, и прогнали ведуна со стыдом. Он же, озлобленный этим, сказал себе: «Хорошо же, я вам отплачу!» Несколько времени спустя девица, которая открыла людям глаза, праздновала свою свадьбу и шла вместе со всеми гостями через поле в местечко, где была церковь. И вдруг весь свадебный поезд наткнулся на сильно вздутый ручей, через который не было ни мосточка, ни лавинки. Невеста, не будь глупа, тотчас подобрала платье повыше и собралась перейти ручей вброд. И чуть только она вступила в воду, кто-то, а это и был сам волшебник, и крикнул около нее насмешливо: «Эй! Где у тебя глаза-то? Или ты это за воду приняла?» Тут у ней глаза открылись, и она увидела, что стоит, подобравшись, среди льняного поля, покрытого синими цветами. Тогда и все гости это увидели – и то-то они ее засмеяли!

Старух, нищих, чай, видывал? И как они милостыню просят – слыхивал? Вот одна из них тоже милостыню выпрашивала, и когда кто ей подавал, она приговаривала: «Награди тебя Господь». Подошла она к одной двери и видит там: стоит малый у печки и греется. Видит он, что стоит она у дверей и дрожит, и сказал ей ласково так: «Взойди, тетка, погрейся». Та вошла, да слишком близко к огню сунулась, так что старые лохмотья ее гореть стали, а она того и не заметила. Малый стоит да смотрит на это: ему потушить бы, не правда ли, потушить бы? А коли воды под рукою не было – все бы слезки выплакать да пролить – лишь бы пламя потушить!

У одного короля было трое сыновей, и все трое были ему одинаково милы, так что он даже не знал, кому из них по смерти свое королевство завещать. Когда пришло время умирать, призвал он их всех к своей постели и сказал: «Милые дети! Я кое-что обдумал, а что обдумал, то и вам открою: тот, кто из вас ленивее окажется, тот и должен моим королевством править». Тогда старший сказал: «Ну так, значит, батюшка, королевство должно мне принадлежать: ведь я так-то ленив, что когда лягу в постель и спать задумаю, так мне лень глаза закрыть». Второй сын сказал: «Нет, королевство принадлежит мне! Я настолько ленив, что когда сяду у огня погреться, то скорее дам пяткам обгореть, нежели ноги от огня отодвину». Третий сказал: «Отец! Твое королевство мне должно принадлежать! Я так ленив, что если бы меня вешать стали, и петлю уж мне на шею надели, и дал бы мне кто острый нож в руки, чтобы я ту веревку перерезал, так я скорее бы дал петлю затянуть, нежели до нее руку поднял». Услышав это, отец сказал: «Ты точно всех ленивее оказался, тебе и королем быть».

Двенадцать слуг, которые во весь день ничего не делали, не захотели и вечером утруждать себя – залегли в траву и давай своей леностью хвастаться. Первый сказал: «Что мне за дело до вашей лени; мне и со своей не справиться. Забота о чреве – главная моя забота: ем я немало, да, пожалуй, и пью не меньше. Четыре раза покушав, я опять пережду маленько, пока меня снова голод проберет – так-то мне лучше! Раннее вставанье – не мое дело; а когда время подходит к полудню, я опять ищу себе местечко, где бы уснуть. Коли господин меня кличет, я делаю вид, будто не слышу; кликнет в другой раз – так я еще повременю, поднимусь да и потянусь не спеша. Вот так-то, пожалуй, еще можно жить на свете». Второй сказал: «У меня лошадь на руках, но я ей корм когда суну, когда нет, да и скажу, что уж она поела. Зато высыпаюсь я отлично, часов по пяти, в ларе с овсом. Потом выставлю из ларя ногу и проберу лошадь раза два по животу, вот она и вычищена, и выглажена. Кто там смотреть станет? Но и при этом служба все же мне кажется очень тяжелою!» Третий сказал: «Зачем себя мучить работой? Из этого никакого толку быть не может. Лег я на солнце, уснул. Начало на меня капать, но я вставать и не подумал! Пускай себе дождь идет. Но дождь-то в ливень превратился, да такой, что волосы с головы моей срывать стал и вдаль уносить клочьями – даже дыру в голове у меня продолбил. Я залепил ее пластырем – да и все тут. Таких-то бед немало уж у меня бывало». Четвертый начал: «Перед началом каждой работы я часок промешкаю, чтобы силы свои поберечь. Потом начну работу потихонечку, да все посматриваю, нет ли там кого-нибудь, кто бы мне мог помочь? На тех, кто подойдет, я и свалю работу, а сам только присматриваю – ну да с меня и того довольно». Пятый сказал: «Это – что! А вы вот только подумайте, что мне приходится навоз из стойла выгребать и на телегу наваливать. Я, конечно, этого скоро не делаю – возьму немного на вилы, приподыму чуть-чуть да отдохну с четверть часика, пока на телегу вскину. Довольно и того, если за день возик вывезу: ведь не помирать же мне над работой». Шестой сказал: «Стыдитесь! Вот посмотрите на меня: я никакой работы не боюсь, только сначала недельки три поотлежусь, да еще и платья-то с себя не снимаю. А пряжки зачем на башмаках носить? Пусть сваливается башмак: невелика важность! И вот когда мне приходится на лестницу подняться, так я, обе ноги на первую ступеньку поставивши, уж начинаю остальные ступеньки пересчитывать, чтобы знать, на которой отдохнуть». Седьмой сказал: «Нет, мне так нельзя попускать себе: мой господин за моей работой присматривает, только он по целым дням не бывает дома. Но я все же ничего не упускаю: хоть еле ползу, а все же всюду поспеть стараюсь. Меня с места сдвинуть – разве только четверым здоровым малым под силу. Случилось мне до нар добраться, на которых уже шестеро друг около дружки спали, прилег и я к ним и заснул. Так заснул, что и не разбудить, а хочешь домой залучить, так на руках снеси». Восьмой сказал: «Ну вижу я, что я бодрее всех вас! Мне и камня на дороге не переступить, а где он лежит, там и я лягу, хоть будь тут грязь и лужа… Лягу и лежу, пока солнышко меня не обсушит, ну разве что повернусь настолько, чтобы оно на меня светить могло». Девятый сказал: «А я вот что скажу: сегодня хлеб передо мной лежал, да мне было лень к нему руку протянуть – чуть с голоду не помер. Ну и кружка передо мной стояла, да такая-то большая и тяжелая, что я ее приподнять не мог – и лучше уж решил жажду терпеть. И повернуться-то мне на бок не хотелось: весь день лежал, как чурбан». Десятый сказал: «Мне от лености даже ущерб приключился – ногу сломал и икры во как раздуло. Лежим мы втроем на проезжей дороге, а я еще и ноги вытянул; едет кто-то в телеге и переехал по моим ногам. Оно конечно, мог бы я ноги и отодвинуть, да не слыхал, как наехала телега: комары у меня в ушах жужжали, в рот мне влетали, а носом вылетали – ну а прогнать их кому же охота!» Одиннадцатый сказал: «Вчера я от своей службы отказался. Шутка сказать, целый день таскать туда и обратно тяжелые, толстые книги для моего господина! Но, правду сказать, он меня отпустил весьма охотно и не пытался меня удерживать, потому что я его платье не чистил, оно в пыли лежало и моль его изъела!» Двенадцатый сказал: «Сегодня должен я был в телеге через поле переехать – положил на нее соломы, да и заснул. Вожжи у меня из рук выскользнули, и как я от сна очнулся, вижу, лошадь у меня почти распряглась: сбруи на ней нет и следа – ни узды, ни шлеи, ни седельника. Шел мимо кто-то, да и унес с собой все-то… А телега-то в лужу попала и крепко увязла. Я ее и двигать не стал, да опять и раскинулся на соломе. Хорошо, что хозяин пришел да телегу-то из грязи вытащил; а не приди он, я бы теперь не тут лежал, а там бы преспокойно спал».