А между тем Ганс-ёжик пас да пас своих свиней, а от тех свиней родились новые свиньи, и размножилось их наконец столько, что они наполнили собою весь лес. Тогда уж Гансу-ёжику не захотелось более оставаться в лесу, и он приказал сказать отцу, чтобы тот очистил от скота все хлевы в деревне, потому что он собирается пригнать в деревню огромное стадо, из которого каждый – коли сколько хочешь себе на потребу. Эта весть отца его только опечалила, так как тот думал, что Ганса-ёжика давно и в живых уже нет. А Ганс сел себе преспокойно на своего петушка, погнал перед собою свое стадо свиней в деревню и приказал свиней колоть; поднялся от этой резни и от рубки мяса такой стук и шум, что за два часа пути до деревни было слышно. Затем Ганс-ёжик сказал отцу: «Батюшка, прикажите-ка кузнецу еще раз перековать моего петушка, тогда я на нем от вас уеду и уже до конца жизни домой не вернусь». Велел отец перековать петушка и был очень рад тому, что сынок его никогда более не желает возвращаться в его дом.

Ганс-ёжик поехал сначала в первое королевство, в котором король отдал такой приказ: если приедет в его страну кто-нибудь верхом на петухе да с волынкой в руках, то все должны в него стрелять, его колоть или рубить – лишь бы он каким-нибудь образом не проник в его замок. Когда Ганс-ёжик подъехал к замку на своем петухе, все бросились на него, но он дал своему петуху шпоры, перелетел через ворота замка к самому окну королевского покоя и стал кричать, что король должен ему выдать обещанное, а не то и он, и дочь его должны будут поплатиться жизнью. Тут стал король свою дочку уговаривать, чтобы она к Гансу-ёжику вышла, ради спасения его и своей собственной жизни. Вот она нарядилась вся в белое, а отец дал ей карету с шестериком лошадей и богато одетыми слугами, а также и денег и всякого добра. Она села в карету, и Ганс-ёжик со своим петушком и волынкой сел с нею рядом – распрощались с королем и поехали, и отец-король подумал, что ему уж никогда более не придется с дочерью свидеться. Но дело вышло совсем не так, как он думал: недалеко отъехав от города, Ганс-ёжик сорвал с королевны нарядное платье, наколол ей тело своими иглами до крови и сказал: «Вот вам награда за ваше коварство! Убирайся, ты мне не нужна». И прогнал ее домой – и была им она опозорена на всю жизнь.

А сам Ганс-ёжик поехал далее на своем петушке и со своей волынкой к другому королю, которого он также вывел из леса на дорогу. Тот уже отдал приказ, что если явится к его замку кто-нибудь вроде Ганса-ёжика, то стража должна была ему отдать честь оружием, свободно пропустить его, приветствовать его радостными криками и провести в королевский замок. Когда королевна увидала приезжего, то была перепугана, потому что он уж слишком показался ей странен, но она и не подумала отступить от обещания, данного отцу своему. Она приняла Ганса-ёжика очень приветливо, и он был с нею обвенчан; вместе пошли они и к королевскому столу, и сели рядом, и пили, и ели. По наступлении вечера, когда уж надо было спать ложиться, королевна очень стала бояться игл Ганса-ёжика; а он сказал ей, что бояться она не должна, потому что он ей не причинит никакого вреда. В то же время он сказал старому королю: «Прикажи поставить четырех человек на страже около дверей моей опочивальни, и пусть они тут же разведут большой огонь; войдя в опочивальню и ложась в постель, я скину с себя свою ежовую шкурку и брошу ее на пол перед кроватью; тогда те четверо пусть разом ворвутся в опочивальню, схватят шкурку и бросят ее в огонь – да присмотрят, чтобы она вся дотла сгорела». И вот, едва пробили часы одиннадцать, он ушел в свою комнату, скинул шкурку и бросил на пол около кровати; те, что были на страже за дверьми, быстро вошли в комнату, схватили шкурку и швырнули ее в огонь. Когда же шкурка сгорела дотла, Ганс-ёжик очутился в постели таким же, как и все люди, только все тело у него было как уголь черное, словно обожженное. Король прислал к нему своего врача, который стал обливать его всякими хорошими снадобьями и растирать бальзамами; и стал он совсем белый, и молодой, и красивый. Увидев это, королевна была радешенька, и на следующее утро поднялись они превеселые, и стали пить и есть, и только тут по-настоящему были повенчаны, и Ганс-ёжик получил все королевство в приданое за своей супругой.

По прошествии нескольких лет Ганс задумал съездить с женою к своему отцу и сказал ему: «Я твой сын». Но отец отвечал ему, что у него нет сына, – один только и был такой, что родился покрытый иглами, словно еж, да и тот ушел бродить по белу свету. Однако же Ганс дал отцу возможность себя узнать; и тот радовался встрече с сыном и поехал с ним вместе в его королевство.

У одной матери был мальчик лет семи, такой хорошенький и милый, что никто не мог взглянуть на него, не приласкав, а для матери он был милее всего на свете. Вдруг ребенок заболел внезапно, и Господь призвал его к Себе… Мать неутешно по нему плакала день и ночь. Но вскоре после того, как ребенок был погребен, он стал ночью являться на тех местах, где он при жизни сидел и играл; если мать плакала, плакал и ребенок и с наступлением утра исчезал. Но так как мать не унималась от плача, то ребенок пришел к ней однажды ночью в саване и с венком на голове, как был в гроб положен, присел в ногах ее постели и сказал: «Матушка, да перестань же плакать, а то мне нет покоя в моем гробике, потому что мой саван не просыхает от твоих слез – а они все на него прямо падают». Мать испугалась этих слов и не стала плакать более. На следующую ночь ребенок пришел опять; он держал в руке свечечку и сказал матери: «Видишь ли, теперь мой саван скоро совсем обсохнет и мне будет спокойно спать в моей могилке». Тогда мать возложила печаль свою на милосердие Божие, стала переносить свое горе спокойно и терпеливо, и ребенок не приходил уж к ней более и спокойно спал на своем могильном ложе.

Был однажды на белом свете богач, и у того богача жил слуга, который служил ревностно и честно, вставал каждое утро раньше всех и позже всех ложился вечером, и где была тяжелая работа, другим не по силам, там он всегда первый за нее принимался. При этом он ни на что не жаловался, был всегда доволен и всегда весел. Когда окончился год его службы, господин его не дал ему никакого жалованья и подумал: «Этак-то лучше – и я на этом сохраню кое-что, и он от меня не уйдет, а останется у меня на службе». Слуга не сказал ему ни слова и на второй год исполнял ту же работу, как и в первый, и даже тогда, когда и за второй год не получил никакого жалованья, – примирился с этим и остался по-прежнему на службе. По прошествии и третьего года господин спохватился, стал рыться в кармане, однако ничего из кармана не вынул. Тогда наконец слуга заговорил: «Я, сударь, честно служил вам три года сряду, а потому будьте так добры, дайте мне то, что мне следует получить по праву; мне бы хотелось от вас уйти и повидать белый свет». А скряга и отвечал ему: «Да, милый мой слуга, ты мне служил прекрасно и должен быть за это вознагражден надлежащим образом», – опять сунул руку в карман и грош за грошом отсчитал ему три гроша… «Вот тебе за каждый год по грошу – это большая и щедрая плата, какую ты мог бы получить лишь у очень немногих господ». Добряк слуга немного толку смыслил в деньгах, спрятал свой капитал в карман и подумал: «Ну теперь у меня полнешенек карман денег – так о чем мне и тужить? Да не к чему и затруднять себя тяжелою работой!»

И пошел путем-дорогою по горам, по долам, весело припевая и припрыгивая на ходу. Вот и случилось, что в то время, когда проходил он мимо кустов, вышел к нему оттуда маленький человечек и спросил: «Куда путь держишь, веселая голова? Вижу я, что ты ничем особенно не озабочен». – «А о чем же мне и печалиться? – отвечал парень. – Карман у меня полнешенек – в нем бренчит у меня жалованье, полученное за три года службы». – «А велика ли вся твоя казна?» – спросил человечек. – «Велика ли? А целых три гроша звонкой монетой!» – «Послушай, – сказал человечек, – я бедный, нуждающийся человек, подари ты мне свои три гроша: я уж ни на какую работу не пригоден, а ты еще молод и легко можешь заработать свой хлеб». Парень был добросердечный и притом почувствовал жалость к человечку; подал ему свои три гроша и сказал: «Прими Христову милостыньку, а я без хлеба не останусь». Тогда сказал человечек: «Видя твое доброе сердце, я разрешаю тебе высказать три желания – на каждый грош по желанию! – и все они будут исполнены». – «Ага! – сказал парень. – Ты, видно, из тех, которые любят пыль в глаза пускать! Ну да если уж на то пошло, то я прежде всего желаю получить такое ружье, которое бы постоянно попадало в намеченную цель; а во‑вторых, желаю получить такую скрипку, на которой чуть заиграю, так чтобы все кругом заплясало; а в‑третьих, если к кому обращусь с просьбою, так чтобы мне в ней отказу не было». – «Все это я тебе даю», – сказал человечек, сунул руку в куст – и поди ж ты! – достал оттуда словно по заказу и ружье, и скрипку. Отдавая и то и другое парню, он сказал: «Если ты кого попросишь о чем, то ни один человек на свете тебе не откажет».