Жили-были некогда муж и жена, и был у них единственный ребенок, и жили они одни-одинешеньки среди долины, лежащей совсем в стороне. Случилось однажды, что мать пошла в лес за хворостом и взяла с собою маленького Ганса, которому было всего два года. Так как дело было весною и ребенок забавлялся пестрыми цветами, то она и шла с ним все далее в глубь леса. Вдруг из-за кустов выскочили двое разбойников, схватили и мать, и дитя и повели их в самую чащу дремучего леса, где из года в год не бывала нога человеческая. Бедная женщина умоляла разбойников отпустить ее с ребенком на волю, но у разбойников сердце было каменное: они и слышать не хотели их просьбы и мольбы и насильно побуждали их идти далее и далее. После двух часов пути по высохшим порослям и колючим кустарникам они пришли к скале, в которой проделана была дверь; разбойники у той двери постучались, и она тотчас отворилась. Прошли они по длинному, темному проходу и пришли в пещеру, освещенную огнем, горевшим на очаге. По стенам были развешаны мечи, сабли и всякое другое оружие, сверкавшее при огне, а посреди пещеры стоял большой черный стол, за которым сидели разбойники и играли; а во главе стола и их атаман. Он подошел к перепуганной женщине, стал ее уговаривать и успокаивать и сказал, что они ей никакого зла не сделают, добавив: «Прими на себя заботы о нашем доме, и если все у тебя будет в порядке, то и тебе у нас недурно будет». Затем они ее накормили и указали ей постель, на которой ей предстояло спать с ребенком.

Много лет сряду бедняжка оставалась на службе у разбойников, и Ганс тем временем успел вырасти и окрепнуть. Мать забавляла его рассказами, а по старой рыцарской книге, которую нашла в пещере, она научила его и читать. Когда Гансу минуло одиннадцать лет, он вырубил себе крепкую дубину и припрятал ее позади кровати; затем он пошел к матери своей и сказал: «Матушка, скажи ты мне, кто мой отец? Я хочу и должен его знать!» Мать молчала и не хотела ему сказать, опасаясь, как бы он не встосковался по дому своему; знала она, сверх того, что разбойники не отпустят Ганса; а между тем сердце у ней разрывалось при мысли, что Ганс никогда не увидит отца своего… Ночью, когда разбойники вернулись со своих хищнических подвигов, Ганс вытащил свою дубинку, стал перед атаманом и сказал ему: «Я хочу знать, кто мой отец, и если ты мне этого не скажешь, то я пришибу тебя на месте!» Атаман засмеялся да такую дал пощечину Гансу, что тот покатился под стол. Поднялся Ганс на ноги, смолчал и подумал: «Обожду еще годок, и тогда попытаю, может быть, дело и лучше пойдет?» Когда год минул, он опять вытащил свою дубинку, полюбовался на нее, обтер с нее пыль и сказал: «Крепкая, славная дубинка!»

Ночью вернулись разбойники, стали пить вино, кружку за кружкой, да наконец и головушку повесили. Тут Ганс вытащил дубинку, опять стал перед атаманом и спросил его: «Кто мой отец?» Атаман опять дал ему такую оплеуху, что Ганс покатился под стол, но тотчас же поднялся, набросился с дубинкой на атамана и разбойников и так их избил, что они ни рукой, ни ногой не могли шевельнуть. Мать из угла смотрела на это и не могла надивиться храбрости и силе своего сына. Покончив с разбойниками, Ганс опять обратился к матери с вопросом об отце своем. «Милый Ганс, – отвечала ему мать, – пойдем вместе его разыскивать и отыщем». Она взяла у атамана ключ от входной двери, а Ганс добыл большой мешок, набил его туго золотом, серебром и всяким добром и взвалил его на спину. Так ушли они из разбойничьего вертепа, и как же Ганс был поражен, когда из мрака пещеры вышел на свет Божий и увидел зелень леса, цветы и птичек, порхавших на солнце. Он останавливался и смотрел на все это, словно был не в своем уме. Мать разыскала дорогу домой, и после двух часов ходьбы они благополучно прибыли в свою уединенную долину, к своему домику. Отец сидел у дверей и расплакался от радости, увидев вновь своего сына и жену, которых он давно уже почитал умершими. Однако же Ганс, хоть ему и всего было двенадцать, был на целую голову выше отца своего. Вошли они в дом; но чуть только Ганс опустил мешок свой на лавку, весь дом затрещал, скамья подломилась, а за нею и пол тоже – и мешок прямо провалился в подполье. «Господи Боже мой! Да что же это такое? Ведь ты весь наш дом поломал!» – «Не стоит об этом и тревожиться, – сказал Ганс отцу, – там в мешке есть на что дом заново построить». И вот отец с Гансом принялись тотчас же строить новый дом, скот покупать и хозяйничать. Ганс пахал землю, и когда он позади плуга шел, напирая на него руками, то быкам почти не приходилось тащить плуга. На следующую весну Ганс сказал: «Батюшка, оставьте при себе деньги и прикажите мне выковать посошок подорожный в два с половиною пуда весом – с ним пойду я по белу свету постранствовать». Когда его желание было исполнено, он покинул отцовский дом, пошел дорогою и зашел вскоре в дремучий и темный лес. И вот услышал он, что где-то трещит и поскрипывает что-то, и увидел сосну, которая снизу и доверху была вся перекручена, как толстый канат; глянул Ганс вверх и увидел рослого малого, который, ухватив дерево за верхушку, крутил его на корню, как ивовый прутик.

«Эге! – крикнул Ганс. – Ты это что там делаешь?» Малый отвечал: «Да вот, вчера навалил я хворост грудами, так теперь к тому хворосту канат кручу». – «Недурно! – подумал про себя Ганс. – У этого малого силенка есть». И потом закричал малому: «Брось это и пойдем со мною». Малый слез с дерева и оказался на целую голову выше Ганса, хотя тот был не низок. «С этой поры, – сказал Ганс, – я тебя так Закруткой и буду звать». Пошли они далее и слышат, как что-то стучит и ударяет с такою силою, что при каждом ударе земля дрожит; вскоре после того подошли они к громадной скале, перед которой стоял великан и кулаком отбивал от нее большие каменные глыбы. Когда Ганс его спросил, зачем он это делает, тот отвечал: «Мне ночью спать не дают волки и медведи и прочая подобная мелюзга – бродят кругом меня, обнюхивают; так вот себе для покоя хочу дом построить и в том доме спать». «Пожалуй, и этот может пригодиться?» – подумал Ганс и сказал ему: «Брось эту постройку, пойдем со мною; я тебя стану называть Дробилой». Тот согласился, и пошли они втроем – и куда ни приходили, всюду дикие звери бежали от них без оглядки. Вечером зашли они в старый, покинутый замок, поднялись наверх и легли спать в зале. Наутро Ганс сошел в сад, совсем заглохший и заросший терновником и бурьяном. И вдруг бросился на него кабан, но Ганс не смутился и такой нанес ему удар своей палицей, что тот пал на месте. Тогда он взвалил его на плечи и отнес наверх; вздев кабана на вертел, они стали его жарить и были очень веселы. Вот и уговорились они, что каждый день двое должны по очереди ходить на охоту, а один должен дома оставаться и варить на каждого по девять фунтов мяса. В первый день остался дома Закрутка, а Ганс и Дробила пошли на охоту. В то время как Закрутка был занят приготовлением пищи, в замок пришел старый, сгорбленный человечек и потребовал себе мяса. «Убирайся вон, старая крыса! – отвечал Закрутка. – Какое тебе мясо нужно!» Но каково же было удивление Закрутки, когда этот маленький, неказистый человечишка вдруг на него вскочил и принялся его так дубасить кулаком, что он и защититься не сумел, пал на землю и еле дышать мог. Человечек, однако же, ушел не прежде, чем выместил на нем всю свою злобу. Когда вернулись с охоты его двое товарищей, Закрутка не сказал им ничего о старом человечке и о вынесенной им потасовке и подумал: «Как они дома останутся, так пусть-ка с этим старым ежом побиться попробуют!» – и эта мысль уже доставила ему некоторое удовольствие. На следующее утро остался дома Дробила, и с ним случилось то же, что с Закруткой: и его тоже избил человечек за то, что он не хотел ему дать мяса. Когда остальные двое товарищей вернулись вечером домой, Закрутка заметил, что и Дробиле тоже досталось порядком; однако же оба смолчали и думали про себя: «Пусть и Ганс той же похлебки отведает!» Ганс, оставшись на следующий день дома, стоял себе у очага и снимал пену с котла, как явился тот же человечек и без дальних околичностей потребовал себе кусок мяса. Ганс подумал: «Дам-ка этому бедняку кусок от моей доли, чтобы других не обделить». И подал ему кусок мяса. Когда карлик мясо съел, он потребовал себе еще, и добродушный Ганс еще дал ему хороший кусочек, сказав, что больше дать не может. Но тот потребовал и третьего куска. «Совести у тебя нет!» – сказал Ганс и ничего ему не дал. Тогда вздумал было злой карлик и на него тоже вскочить и отделать его так же, как Закрутку и Дробилу, но не на того напал. Ганс дал ему пару таких пинков, что тот слетел со всей лестницы разом. Ганс хотел за ним бежать, да растянулся на лестнице, споткнувшись об карлика. Когда он опять поднялся на ноги, карлик уже далеко обогнал его. Ганс поспешил за ним, добежал до леса и видел, как тот юркнул в одну из пещер в скале. Ганс заметил это место и пошел домой. Оба товарища, вернувшись, удивились тому, что нашли Ганса совершенно спокойным. Тот рассказал им о случившемся, да и они от него не скрыли то, что у них было с карликом. Ганс рассмеялся и сказал: «И поделом вам! Зачем вы так скупились на мясо? Но стыдно, что при вашем росте и силе вы дали себя побить карлику!» Затем они взяли корзину и толстый канат и втроем отправились к пещере в скале, к жилью карлика; в корзине они и спустили туда Ганса с его палицей. Опустившись на дно пещеры, Ганс разыскал там дверь, а как отворил ее, то увидел за нею в комнате красавицу писаную, а рядом с нею сидел карлик и оскалил на него зубы, словно морской кот. А красавица-то была в цепи закована и так печально взглянула на Ганса, что в нем возбудилось сострадание, и он подумал: «Я должен ее освободить из-под власти злого карлика!» – да так ударил его своей палицей, что тот пал наземь мертвый. Тотчас же спали цепи с красавицы, и Ганс был очарован ее красотою. Тут она рассказала ему, что она – королевская дочь, которую граф-злодей похитил из ее отчизны и здесь заключил, среди скал, потому только, что она его знать не хотела; а этого карлика граф посадил ее стеречь, и ей пришлось от него вытерпеть много горя и притеснений. После всех этих разговоров Ганс посадил красавицу в корзину и приказал ее тащить вверх. Корзина и вновь опустилась на дно пещеры, но Ганс не решился довериться своим товарищам и подумал: «Они уж выказали свое лукавство в том, что ничего не сказали мне о карлике, кто их знает, что теперь у них на уме?» Вот и положил он в корзину только свою палицу, и это было для него большое счастье, потому что, чуть только корзина поднялась до половины высоты, они ее сбросили вниз, и если бы Ганс в ней сидел, то убился бы насмерть. Беда была только в том, что он не знал, как бы ему из этой пропасти выбраться, и сколько он об этом ни думал, ничего придумать не мог. «Грустно подумать, что тут подохнуть придется!» – подумал про себя Ганс. Так-то размышляя и шагая взад и вперед, он опять прошел к той комнатке, где сидела в цепях красотка, и тут он увидел, что у карлика на пальце блестит и светится какое-то кольцо. Он это кольцо у карлика снял, надел на палец и чуть только на пальце повернул, то вдруг услышал, как что-то зашумело у него над головою. Он глянул вверх и увидел над собою воздушных духов, которые сказали ему, что он их господин, и стали спрашивать, чего он желает. Ганс сначала оторопел, но потом приказал им поднять себя наверх. Они ему тотчас повиновались, и он полетел как на крыльях. Когда же он очутился наверху, там уже никого не было и в замке – тоже никого. Закрутка и Дробила успели бежать и красавицу с собою увели. Но Ганс опять повернул кольцо и явились к нему воздушные духи и доложили ему, что его товарищи уже на море. Помчался им вслед наш Ганс и мчался, пока не прибыл на берег моря; там далеко-далеко на море он увидел кораблик, в котором уплывали от него его бесчестные товарищи. И вот в величайшем гневе, ни о чем не раздумывая, Ганс бросился в воду вместе со своею палицей и пустился плыть по волнам; но тяжелая палица тянула его книзу, так что он чуть не потонул. Еще вовремя успел он повернуть кольцо и явились воздушные духи и с быстротою молнии перенесли его на кораблик. Тут он двумя взмахами покончил со своими дурными товарищами и выбросил их в море; потом направился к берегу с перепуганной красавицей, которую он освободил вторично. Он отвез ее к отцу с матерью, был с ней повенчан, и веселью их конца не было.