Первое, что ему встретилось на пути, был карий жеребенок, носившийся по полю на полной свободе. Портной схватил было его за гриву, собираясь вскочить на него и проехать на нем в город. А жеребенок стал просить, чтобы он его освободил. «Я еще слишком молод, – сказал он, – и худощавый портняжка, как ты, может мне сломать спину; пусти меня побегать, покуда я окрепну. Может быть, придет и такое время, когда я тебя за это вознагражу». – «Ну что же? Побегай, – сказал портной, – вижу я, что ты до этого охотник». Он еще прихлестнул его маленько хворостинкой, и тот, от радости вскинув вверх задними ногами, помчался в открытое поле, перепрыгивая через изгороди и рвы.
Но портняга-то со вчерашнего дня ничего не ел. «Солнце-то теперь вижу, – говорил он сам себе, – а хлеба во рту ни крошки не чую. Первое, что встречу на пути – хотя бы и не очень съедобное, – не уйдет от моих рук». Как раз в это время аист преважно расхаживал по лугу. «Стой, стой! – закричал портной, хватая его за ногу. – Не знаю, годен ли ты в пищу или нет, но мой голод не позволяет мне долго разбирать – сверну тебе голову да зажарю тебя». – «Не делай этого, – сказал ему аист, – я – птица священная, никто мне зла никакого не делает, и я сам приношу людям немалую пользу. Коли ты пощадишь мне жизнь, я тебе сам когда-нибудь пригожусь». – «Ну так проваливай, куманек долговязый», – сказал портной. Аист поднялся вверх, свесив на лету свои длинные ноги, и преспокойно полетел вдаль.
«Что же это будет? – говорил сам себе портняга. – Голод мой все возрастает, а желудок становится все тощей и тощей; нет – уж теперь что мне на дороге попадется, то пиши пропало!» Вот и увидел он, как в пруду плавает пара утят. «Кстати вы пожаловали», – сказал он, подхватил одного из них и сбирался ему свернуть шею. Тут старая утка, засевшая в камышах, стала громко кричать, подлетела к портному с раскрытым клювом и слезно его молила, чтобы он сжалился над ее несчастными детками. «Подумай, – сказала она, – как бы стала сокрушаться твоя мать, если бы кто задумал тебя у нее унести да шею свернуть». – «Ну успокойся! – сказал добродушный портной. – Твои детки останутся в целости», – и опять опустил утенка в пруд.
Отвернувшись от пруда, портной очутился перед старым дуплистым деревом и увидел, что дикие пчелы то и дело влетают в дупло и вылетают из него. «Вот и награда за доброе дело готова! – воскликнул портной. – Хоть медком-то потешу себя». Но пчелиная матка вылезла из улья, пригрозила ему и сказала: «Коли ты коснешься моего роя да вздумаешь разорить мой улей, то мы вопьемся в твое тело десятью тысячами наших жал, словно раскаленными иглами. Если же оставишь нас в покое и пойдешь своей дорогой, то мы тоже тебе когда-нибудь пригодимся».
Увидел портняга, что и здесь ничего не поделаешь. «Три блюда пусты, да и на четвертом нет ничего, – с этого сыт не будешь!» – подумал он. Потащился он со своим голодным брюхом в город, и так как был в это время полдень, то в гостиницах кушанье было уже готово и он мог тотчас же сесть за стол. Насытившись, он сказал себе: «Теперь пора и за работу!» Походил он по городу, стал себе искать хозяина и вскоре приобрел хорошее положение. А так как ремесло свое он знал основательно, то ему удалось немного спустя приобрести известность, и каждый хотел непременно сшить себе платье у маленького портного. С каждым днем его положение улучшалось. «Я, кажется, все так же шью, как прежде, – сказал он, – а между тем дела мои день ото дня идут лучше и лучше». Наконец уж и сам король возвел его в звание своего придворного портного.
Но ведь вот как на свете бывает! В тот самый день, когда он был удостоен этой почести, и его бывший товарищ тоже был возведен в придворные башмачники. Когда тот увидел портного и притом заметил, что у него целы оба глаза, его вдруг стала мучить совесть. «Прежде чем он мне станет мстить, – подумал он, – я постараюсь ему вырыть яму». Ну а уж давно известно, что кто другому яму роет, нередко сам в нее вваливается. Вечерком, покончив с работой, после наступления сумерек, башмачник прокрался к королю и сказал: «Господин король, этот портной – человек высокомерный и похвастал как-то, будто он может добыть ту золотую корону, которая с давних пор из твоей казны пропала». – «Это было бы мне очень приятно», – сказал король; приказал позвать к себе на другое утро портного и велел ему или добыть эту корону, или же навсегда покинуть город. «Ого, – подумал портной, – уж очень он на меня надеется… И если король вздумал требовать от меня то, чего никто из людей сделать не может, так я и до завтра ждать не стану, – сегодня же выеду из города». Связал он свой узел, но едва только задумал выйти из ворот, сгрустнулось ему, что он должен покидать свое счастье и уходить из города, в котором дела у него шли так хорошо. Он подошел к тому пруду, где познакомился с утками, и увидел, что старая утка, которой он пощадил утенка, сидит на берегу и очищает себе перья клювом. Та его тотчас узнала и спросила, чем он так опечален. «Немудрено запечалиться – ты это и сама поймешь, как узнаешь мое горе», – отвечал утке портной, и все рассказал ей по порядку. «Ну коли только-то, – сказала утка, – так еще этому горю пособить можно. Та корона к нам в пруд попала и лежит на дне; мы ее тотчас и добыть можем. Ты только расстели свой платок на берегу». Нырнула она со своими двенадцатью утятами и несколько мгновений спустя всплыла снова: она сидела внутри самой короны, а двенадцать ее утят плыли вокруг, подложив свои клювы под корону и поддерживая ее на поверхности воды. Они подплыли к берегу и положили корону на платок. И представить себе нельзя, что это была за корона, когда ее осветило солнце и она заблистала тысячами драгоценных камней. Портной связал свой платок четырьмя концами в узелок и отнес ее к королю, который себя не помнил от радости и повесил портному золотую цепь на шею.
Когда башмачник увидел, что первая проделка ему не удалась, то он задумал и другую: явился к королю и сказал: «Господин король, портной-то теперь уж так вознесся, что хвалится, будто сумеет из воску слепить весь королевский замок со всем, что в замке находится». Король позвал портного и приказал ему вылепить из воску весь королевский замок со всем, что в нем и около него находилось, и если не вылепит или не будет хватать в его слепке хоть одного гвоздя в стене, то придется ему всю жизнь просидеть в подземелье. Портной подумал: «Ну дело-то не к лучшему идет! Это уж никому не под силу выдержать!» – вскинул узел на спину и пошел из города. Когда он подошел к дуплистому дереву, присел он у корня его и опустил голову на грудь. Пчелы полетели из улья, и матка пчелиная стала его спрашивать: «Почему это у него голова на плечах не держится? Или шея у него ослабела?» – «Эх, не знаешь ты, какое горе мне сердце давит», – отвечал портной и рассказал ей, чего от него король потребовал. Пчелы стали между собою жужжать и гудеть, и матка пчелиная сказала: «Ступай себе домой, приходи опять утром в это же время да приноси с собою большое покрывало – все ладно будет». Он и точно вернулся домой, а пчелы полетели к королевскому замку, влетели в его открытые окна, оползали все уголки его и самым тщательным образом все обозрели. Потом они полетели в улей и так быстро сделали восковой слепок замка, что он словно разом вырос и поднялся. Уже к вечеру все было готово, а когда портной пришел на другое утро, то увидел перед собою все это прекрасное здание; и вылеплено оно было гвоздок в гвоздок, черепичка в черепичку; при этом было оно тонко исполнено, бело как снег и очень приятно пахло медом. Портной осторожно завернул это дивное произведение в свое покрывало и принес его к королю, который надивиться ему не мог, поставил его в самом большом из своих покоев и подарил портному большой каменный дом в награду.
Но башмачник не унывал: и в третий раз пошел к королю; он сказал: «Господин король, портному-то шепнул кто-то, что на дворе вашего замка вода в фонтане не бьет; так он похвастал, что может фонтан тот заставить в вышину выше человеческого роста бить, да еще притом и струя его как хрусталь чиста будет». Позвал король портного к себе и говорит ему: «Если завтра же утром не станет у меня вода во дворе струею бить, то на этом же самом дворе палач сократит твое тело на целую голову». Бедняга портной и раздумывать не стал и поспешил за городские ворота; а так как теперь опасность грозила его жизни, то слезы так и катились у него по щекам. Между тем как он, грустный, шел по дороге, к нему подбежал жеребенок, которого он когда-то выпустил на волю и который успел обратиться в славного карего конька. «Настало теперь время, – сказал он, – когда и я могу тебе отплатить за твое доброе дело. Я уж знаю, что тебя печалит; садись же поскорее на меня верхом – я теперь таких двоих снести могу». Портной словно ожил от этих слов; разом вскочил на коня, а конь во весь мах помчался к городу – и прямо во двор замка. Там он с быстротою молнии три раза обежал кругом и затем пал наземь. И вдруг что-то страшно грохнуло: кусок земли с середины двора взлетел мигом вверх и перелетел через замок, и тотчас вслед за тем струя воды, вышиною в человека на коне, стала бить вверх, и была чиста как хрусталь, и солнце играло на ней своими разноцветными лучами. Когда король это увидел, он вскочил от изумления, подошел к портняге и обнял его в присутствии всех.
