Легион склонил голову набок.

— Правда жизни? — уточнил он вкрадчиво. — Или это только твоя правда, Сари?

Её глаза на миг вспыхнули обжигающим светом верхних небес. Легион в ответ хохотнул тихонько — миллионами голосов одновременно.

Воздух между ними заискрил, пространство искривилось… а потом Сариэль отвела взгляд.

— Воистину, Светоносный, ты в этом хорош, — сказала она. — Следует ли мне понимать, что ты отказываешь мне?

Легион рассеянно повертел в руках бокал.

— Как насчёт рюмочки чистейшей, неразбавленной гордыни, Сари?

— Я же тебе сказала…

— А, брось. Или ты хочешь сказать, что это не любимейший напиток среди обитателей твоих небес? Тот факт, что вы предпочитаете пить его втайне даже от самих себя, мало что меняет. Или ты сейчас предпочтёшь коктейль из самообмана и лжи в равных пропорциях? Оливка горечи придаёт ему совершенно потрясающий вкус. Второй по популярности у вас, не так ли?

Сариэль откинулась на спинку своего кресла и закинула ногу на ногу.

В её глазах мерцали отсветами горные ручьи.

В её глазах отражалась усталость бессмертного стихийного существа, сходящего с ума от необходимости играть по правилам.

Легион улыбнулся про себя: как ни крути, а этот раунд он пусть по очкам, но всё же выиграл…

Впрочем, Сари была хорошим противником. Лениво потянувшись, она ответила:

— Если предположить, что ты прав, то было бы странно заказывать опостылевшие напитки.

— И чего же желает прекрасная леди?

— Полночной мглы, болотного тумана, лесной росы, собранной в волчий час, жажды полёта и тёмной страсти, будь добр. В равных пропорциях… И калину, сорванную посвящённым йольской ночью. Вместо зонтика.

Легион хохотнул:

— У леди есть вкус… Это то, что я готов с тобой разделить.

— Рада слышать.

Пока напитки сменились у них на столе, они не говорили ни слова, размышляя каждый о том, что было сказано.

И не было сказано, но осталось висеть в воздухе.

Сариэль медленно отщипнула одну из покрытых инеем ягод.

— Так что, Светоносный… Ты считаешь, что моя правда — только моя? Но изменить существующий порядок вещей невозможно.

— Невозможно? Слишком громкое слово. Понятное дело, что никто не хочет возвращаться обратно, во времена юности Древа — да и нет нам туда возврата. Но это не значит, что всё должно оставаться неизменным. И знаешь, Сари, что-то мне подсказывает: если бы ты сама не ощущала, каким затхлым стал воздух в наших офисах, как жмут нам деловые костюмы, как теряют всякий смысл привычные роли — ты бы не сидела тут со мной. Знаешь, эта сетка отражений похожа на старый дом, полный канцелярского хлама и грязи. Тут давно пора сделать уборку, чтобы потом не пришлось сносить всё. Понимаешь?

— Но мы не можем знать, что принесут нам перемены.

— Не можем. Но без перемен уже не можем тоже, вот в чём суть. То есть как… Считается, что можем, конечно. Уверен, все твои коллеги поголовно скорее сожрут арфу и спляшут стриптиз, чем признают, что окончательно зашли в тупик, что система пожирает их медленно, но верно. Только отсутствие иллюзий всегда было твоей сильной стороной, Сариэль. Так скажи же мне, что так называемые ангелы и демоны не в тупике. Скажи мне, что наивный, глупый демонёнок по имени Шаакси, записывающий в свой блог бредовые идеи, в чём-то не прав.

Она отвернулась, невидящим взглядом рассматривая Город. Её белоснежные пальцы перебирали алые ягоды с нежностью и осторожностью, уместной лишь между теми, кто разделил так много личного, что называть это “любовью” — почти что пошлость.

— Ты неизменен, Светоносный, — сказала она в итоге задумчиво. — Полон страстей, и опасных суждений, и чувств, и страхов… И жизни. Вот что больше всего поражает: как, будучи тем, чем ты стал, ты сквозь века и тысячелетия сумел пронести в себе больше жизни, чем…

— Чем многие твои коллеги? — хохотнул он понимающе.

— Я не говорила этого.

— Ну да, конечно… Но вообще тоже мне, нашла загадку тысячелетия! Было бы что отгадывать. Просто жизнь — и есть перемены. И те самые упомянутые опасные суждения, и страсти, и сомнения, и страхи, и чувства — неизменные их двигатели. Только это сложно заметить, рассиживаясь на облачках и играя на арфах. Если уж слишком засидеться, то может показаться, что знаешь правду существования, устал от мирской суеты, вкладывать себя в безнадёжное дело бессмысленно, новобранцы поголовно идеалистические идиоты, на которых почему-то так горько смотреть… И, если всё так, то зачем трепыхаться? От добра добра не ищут. Так не выпить ли ещё чашечку чаю, чтобы сегодня было так же, как вчера? А все эти муравьишки внизу не вызывают ничего, кроме лёгкого пренебрежения и скуки, благо у них вечно одно и то же…

— Мы не играем на арфах.

— То есть, по другим пунктам у тебя возражений нет?

— То есть, я, как обычно, отдаю должное твоей власти над словами, Светоносный. Поистине, они — могущественнейшее из твоих орудий.

Легион поневоле разулыбался: даже спустя много столетий он был всё ещё крайне падок на комплименты — по крайней мере от тех, кто ему действительно нравился.

Сари, как ни странно, входила в этот короткий список.

— Ты ещё скажи, что я всегда прав.

— Всегда? Нет, я бы не сказала. Скорее, ты почти никогда не прав — но проблема в том, что твоя неправота каким-то образом очень часто приводит к правильным последствиям. Это феномен, который я за все тысячелетия знакомства с тобой так и не смогла до конца постичь. Но он имеет место, глупо отрицать факты.

— И снова — закономерно. За годы общения с колдунами, пророками и прочим подобным контингентом я пришёл к выводу: ребята, которые точно знают, что всегда правы — худшее, что может случиться. Я и близко не лежал.

Она слегка пожала плечами, что в равной степени могло бы означать “Да что ты говоришь?” и “Ну, если ты так говоришь…”

— В любом случае, Сари, ты тоже видишь, что нам нужны перемены. И знаешь это.

— Ничего такого, что я готова была бы признать вслух, — отрезала она.

— А тебе не нужно ничего говорить, — усмехнулся Легион, — и делать ничего не нужно тоже. Просто не ломай мне игру, как минимум, до поры. Я почему-то почти уверен, что результат тебе даже понравится. А то, что на совещании придётся скроить скучное лицо и в который раз сказать что-то пафосное в духе “Это древнее зло слишком коварно!” — так это не первый раз, это мы уже проходили...

— Я назвала тебе цену своего невмешательства.

— А вот тут и кроется проблема: Шаакси, как ни странно, критически важен для этой моей игры. Я не могу прямо сейчас его отдать, потому что он — мой шанс.

Она нахмурилась.

— То есть, ты втянул его.

— Я и пальцем не пошевелил! Просто дороги так сошлись, да-да… Так что будь добра, поищи сотрудникам развлечение где-то в другом месте: этот конкретный демон нужен нам обоим, здесь и сейчас.

— И чем это кончится для него? Какова вероятность, что он переживёт твою игру, Светоносный?

И она казалась действительно взволнованной ответом на этот вопрос.

Всё неожиданней и неожиданней.

Легион ещё раз мысленно прокрутил в голове всё, что знал про Шаакси, дополнив тем, чего пока ещё не знал.

Шакс, гений воздуха, нильский ибис, хозяин голубей, сладкоголосая скверна. Хранитель тайных знаний, тень, открывающая сокровищницы и тайники, зеркало, отвечающее на вопросы, отражение, которое всегда лжёт — и никогда не лжёт. Один из семидесяти двух; оператор отдела тщеславия номер тысяча триста пятнадцать. Довольно результативен, но не слишком амбициозен. Способен любить, всё ещё — со всеми прилагающимися прелестями в виде отрицания, ненависти и душевной маеты. Мечтателен по-детски, по-детски добр — и по-детски же жесток.

Отличный спутник для тёмных творцов, хозяин пражских голубей, любитель библиотек, покровитель небесных и словесных штудий… Интересный парень, кто бы спорил.

Но у Легиона в распоряжении множество таких вот интересных парней.