А сразу после курсов он получит место в общежитии того завода, куда пойдёт работать. Комнатка крошечная, там помещается только кровать и небольшой столик, а на стене висят полки для одежды. Но он там будет один, и Валита сможет приходить туда в любое время, когда они оба не заняты.

А Валите летом исполнится семнадцать лет, и вскоре она сможет уйти из приюта. Ей дадут такую же отдельную комнатку – нам, после наших приютских спален на тридцать кроватей, это казалось роскошью: собственное жильё, где мы сможем делать что угодно. Да и времени станет больше. Работать придётся по восемь часов вместо шести, но зато не будет ни швейных мастерских, ни прогулок с группой, ни вечерних наставлений. Это четыре с половиной часа в день!

А через год, в восемнадцать, Валита и Сармат даже смогут пожениться, и тогда их запишут в очередь на квартиру. Это уже будет настоящая взрослая жизнь. Своя кухня, свой туалет с душем.

Такие разговоры успокаивали Валиту, она представляла себе картины счастливого будущего и мечтательно улыбалась.

Но сейчас мне хотелось не Валиту утешать, а самой получить утешение. С тётушкой Мартой я не могла обсудить исчезновение Торлана, и даже Армине боялась об этом рассказывать.

Так прошло два дня. А потом Альвин узнал от своей матери, которая была знакома с матерью Торлана, куда он пропал. Конечно, Альвин не мог просто прийти в школу и поделиться своими новостями. Он стоял на крыльце, напыщенный, гордый, искоса поглядывал на своё отражение в стеклянной двери и намекал, что ему кое-что известно. Хотел, чтобы мы его поуговаривали. Выбора у нас не было, и мы поддались. Упрашивали, восхищались его ловкостью – ведь только он один из всей школы смог узнать страшную тайну. Но саму эту тайну он выдал нам нескоро, только после второго урока.

И когда он сказал, что случилось, мы так и застыли. Астая беременна? Как это может быть?

Конечно, мы знали как: на уроках биологии мы проходили размножение. Но все почему-то смущались и хихикали, поэтому мало что запомнили. По нашим законам люди должны вступать в брак после восемнадцати лет, а до этого всем девушкам делают противозачаточные уколы. Приютским – с первых месяцев настоящей трёхсменной работы на фабрике, с тринадцати лет. Школьницам – с момента окончания школы, с шестнадцати. Как выяснилось, иногда это бывает слишком поздно. Как для Астаи.

В школе нас учили, что девочки не должны оставаться наедине с мальчиками, а если и остаются, то обязаны строго соблюдать правила безопасного поведения. Как же Астая это допустила?

Я знала из учебника новой истории, почему у нас запретили ранние роды. В первые годы, когда государство только начало строить города и предприятия, были очень нужны рабочие руки. И Отец-основатель снизил брачный возраст до пятнадцати лет, чтобы население быстрее росло. Многие девочки выходили замуж, но их дети рождались больными и часто умирали в первые недели. Народ был ослаблен тяжёлым бытом и скудным питанием.

Отец-основатель понял, что надо беречь здоровье девушек, пусть они подрастут и наберутся сил, прежде чем рожать. Ранние браки отменили, разрешили создавать семьи только с восемнадцати лет. Бывшие школьницы могли отказаться от уколов, достигнув брачного возраста. А чтобы девушки не торопились, он велел награждать тех матерей, которые родили после двадцати лет. Правда, у приютских девушек не было выбора: им полагалось отработать три года на фабрике, прежде чем им разрешат завести семью.

И вот теперь Астая нарушила закон. Что её ждёт? На фабрике иногда проходил слух о том, что кто-то родил ребёнка до брачного возраста. Взрослые работницы кривили губы, слушая подобные рассказы, а потом долго перешёптывались. Но если такие истории случались, значит, этим девочкам почему-то не запретили родить раньше времени. Из разговоров я поняла, что для этого нужно разрешение медицинской комиссии. Назначается полное обследование, и если комиссия придёт к выводу, что девушка здорова и роды для неё менее опасны, чем уничтожение плода, то составляется специальный документ – исключение из закона. Если же медики сочтут, что она ещё маленькая и слабая, то её отправят в Дом здоровья и сделают так, что ребёнка не будет.

Я вспомнила, как Торлан восхищался смелостью Астаи, и разозлилась. Наверняка это она уговорила нашего друга рискнуть и сделать то, что не разрешается правилами. Она ведь и школу прогуливала, и на водохранилище таскала Торлана. Уж лучше бы его ещё тогда поймали охранители. Посидел бы дня три в комнате смирения – может, после этого не стал бы больше дружить с Астаей.

А потом я вспомнила, как Торлан краснел, рассказывая об Астае, и как менялся его голос. И устыдилась своих мыслей: он же её любит! И надо не осуждать их за это, а поддерживать.

– Что же теперь будет? – спросила я Альвина, впервые за полтора месяца обратившись к нему.

Он важно объявил:

– По закону он теперь обязан жить с Астаей и содержать её.

– Как же он будет её содержать?

– Очень просто. В школу он не вернётся, его уже оформляют на завод. Повезло ещё, что у него отец – начальник. Вместо заводского общежития сразу квартиру получит.

– Квартиру? – Я только сейчас поняла, что Торлану придётся переехать от родителей, чтобы жить с Астаей, как ему предписано правилами. – А школа, а экзамен на зрелость? Без него же на курсы мастеров не возьмут.

– Не возьмут, – невозмутимо подтвердил Альвин, и мне показалось, что он этому даже рад. – Подумаешь, постоит у конвейера четыре года. До двадцати. А потом уже можно и без экзамена на курсы поступить.

В тот день я ушла из школы расстроенная; всю смену на фабрике я оглядывалась на Валиту, которая стояла у соседней сборочной линии, и иногда мы встречались глазами. Я даже чуть не испортила один модуль, но вовремя спохватилась. Мне казалось, что жизнь Торлана непоправимо разрушена.

И только через две недели, когда мы с ним наконец встретились – он подошёл к школе после уроков и ждал нас на крыльце, – я обнаружила, что ошибалась! Торлан сиял, он даже как будто стал выше ростом.

– Ребят, как я соскучился! Я вас в гости приглашаю.

– Куда? – осторожно спросила я. – Где ты сейчас живёшь?

А он вместо ответа схватил меня за талию и закружил в воздухе. Я заорала:

– Поставь меня на землю! Сейчас же!

Он поставил и засмеялся.

– У нас теперь своя квартира! Приходите к поминальнику в выходной, в полдень. Я вас отведу в наш новый дом.

Мои занятия с Арминой продолжались, хотя она считала, что и так уже научила меня всему, что потребуется для Биржи. Правильно ходить мне очень помогла тяжёлая книга на голове, теперь я отлично чувствовала своё тело, руки и ноги двигались плавно, а не рывками, как раньше. Армина говорила:

– Тебе бы танцевать! Ты лёгкая и гибкая, у тебя бы получилось.

Про танцы я знала только из книг. Раньше люди двигались под музыку, поодиночке и парами, а иногда и целыми группами, и считали это не только развлечением, но и искусством. Музыка у нас и сейчас есть: гимны городов, благодарственные песни, детские поучалки и засыпалки. Моя мама их не любила, поэтому у меня не было никаких приятных воспоминаний о музыке. В комнате присмотра воспитательница пела с нами поучалки, когда нас учили считать. Там были такие слова: «Посмотри, посмотри, вот ребята – раз, два, три. Остальным – убегать, кто четыре или пять». Мы так играли на прогулках. Трое детей оставались в центре площадки, а ещё двое должны были отбежать в общий круг. Потом на середину опять выходили пятеро, и опять трое самых быстрых оставались в центре. Мне казалось, что это скучно. Я больше любила играть в прятки.

Армина рассказывала, что старый мир рухнул, когда ей было уже тридцать лет. Она успела вырасти и повзрослеть до катастрофы, поэтому для неё все эти танцы и песни остались приметой прежней жизни. Тогда были специальные здания, где на сцене выступали артисты, а в зале сидели зрители и слушатели. Подумать только: люди покупали билеты, чтобы посидеть в таком зале! А мы с друзьями сидим у сцены только в школе, когда там выступают с какими-нибудь важными новостями наши дарители знаний. Смешно было бы, если бы они принялись там петь и размахивать руками и ногами – танцевать!