Я кивнула и подняла глаза к потолку, чтобы не разреветься.

Когда я пришла к Армине в следующий раз, она сидела у окна со старинной книгой из натуральной бумаги – у неё в семье сохранились такие. Конечно, никто не тащил с собой книги оттуда, где переселенцы жили до катастрофы. Уже здесь, во временном лагере, учёные и инженеры обследовали несколько мелких городков, почти не пострадавших во время катастрофы. Местные жители не возражали, они были рады притоку переселенцев на их территорию – вместе будет легче восстанавливать нормальную жизнь.

Группе поручили найти все сохранившиеся книги – в библиотеках, школах, даже в заброшенных домах. По этим книгам потом начали учить первых специалистов нового мира. Муж Армины участвовал в этих вылазках, и в конце миссии каждому разрешили взять себе всё, что не требовалось для обучения. Он привёз Армине несколько ящиков книг, романы известных писателей.

Но сейчас Армина не читала, а просто держала книгу в руках, как будто пыталась понять, достаточно ли она тяжёлая. Я поздоровалась и спросила, нужна ли моя помощь.

– Нет, спасибо. Давай пообедаем, а потом ты прибери здесь.

С уборкой я справилась быстро. Мусорить здесь было некому, вещи тоже никто не разбрасывал. Оставалось смахнуть пыль, протереть пол мокрой тряпкой – вот и всё. Армина отложила книгу, выехала на середину комнаты:

– А теперь чай.

Я подскочила, взялась за ручки кресла:

– Давайте я помогу.

Заваривать чай я любила, мне это казалось волшебным ритуалом. Мои родители чай не пили. Купить его было негде, и в пайки у них на заводе он не входил. В праздники папа получал на работе продуктовый набор: пластмассовую коробку с разноцветными пакетами и баночками внутри, и мама всегда очень радовалась, когда вынимала баночку с нарисованным голубым цветком. Она говорила:

– Смотри, Алекс! Тебе опять «Бодрость» выдали! Сейчас будем пировать!

Мама кипятила воду в специальном ковшике с носиком, потом брала самую красивую кастрюльку – «детскую», в которой обычно варила мне кашу. Открывала баночку, и по всей кухне растекался резкий горьковатый запах. Я его хорошо запомнила именно потому, что мне он казался неприятным, а родители блаженно улыбались, втягивая воздух. Мама сыпала на дно кастрюли коричневый порошок, заливала водой из ковшика и варила густую чёрную массу. Потом процеживала через сито, доставала любимые чашки – папа уже сидел за столом, – аккуратно разливала питьё, и родители изо всех сил растягивали удовольствие, смаковали каждый глоток.

Одной такой баночки хватало на несколько недель, мама варила эту «бодрость» только в выходные, когда родителям не надо было спешить на работу. Я ждала, когда весь порошок закончится, потому что баночку потом отдавали мне. Мама тщательно прополаскивала её водой, но запах всё равно оставался. Я ставила в банку карандаши – рисовать я начала рано, когда ещё не знала, что это потом пригодится в школе.

Я тогда и подумать не могла, что карандаши скоро будут казаться мне большой ценностью! В приюте, если бы я не поступила в школу, я бы больше никогда не увидела карандашей. Воспитанниц никто не учил читать и писать, но ведь рисовать они могли бы и без специальных уроков? Однако в приюте никогда не было ни бумаги, ни письменных принадлежностей. А что плохого, если бы нам просто выдавали блокноты и карандаши и разрешали самим рисовать картинки – пусть неумело, не по-настоящему? Ведь в нашей зоне хватает синтетической бумаги и карандашей. В школьной библиотеке они лежат в больших ящиках, и любой ученик может брать, сколько надо.

Иногда я размышляла об этом. Мне казалось, что главная цель приютских наставниц – сделать всех воспитанниц одинаковыми. С такой одеждой, как у нас, это было легко. Правда, мы всё равно пытались хоть чем-то отличаться друг от друга: нам разрешалось носить шарфики и платочки, и мы не упускали случая их надеть.

Но почему наставницы не давали девочкам рисовать, этого я не понимала. Наверное, думали, что это может разбудить фантазию. Так недалеко и до вольнодумства: начнут задавать вопросы, сомневаться. А это до добра не доведёт. Даже меня в приюте ругали, если заставали за рисованием. Хоть мне это и не запрещалось, наставницы всё равно ворчали, что уроки надо делать в школе, а не выпячивать тут свои особые потребности. Не знаю, почему их раздражало моё рисование. Боялись, что научу кого-нибудь?

А тогда, дома, я приносила в комнату новую банку, рассматривала со всех сторон и обязательно срисовывала с неё голубой цветок. Слово «цикорий» мама мне говорила, но я его сразу забывала – только потом, уже в школе, на уроке ботаники услышала и сразу вспомнила нарядные баночки, которые пропали вместе с карандашами и остальными вещами.

В маминых праздничных наборах цикория не было: она работала мастером, а не инженером, как папа. Ей дарили только обычные продукты, поэтому никаких других ритуалов у нас в семье не было – про чай я знала только из книг. А теперь, у Армины, я сама его заваривала и казалась себе чуть ли не принцессой из сказки. Или скорее служанкой королевы, потому что Армина для меня была настоящей королевой. Она столько всего знала, у неё дома было столько необычных вещей – разноцветные коврики, округлая мебель, яркие подушки на диване. И даже на столе я сначала расстилала специальный кусок ткани с узорами, а потом уже ставила на него посуду. Ни моя мама, ни тётушка Марта так не делали.

Я неторопливо накрыла на стол. Мне нравилось делать это медленно, наслаждаясь каждым мгновением – именно так мои родители пили цикорий. В квартире Армины я чувствовала себя спокойно и уверенно, как будто снова обрела дом. Конечно, я понимала, что я здесь ненадолго, только до окончания школы. Но иллюзия была такой упоительной, что я разрешала себе не думать о будущем.

После чая мы вернулись в комнату; Армина взяла с подоконника толстую книгу и сказала:

– Первым делом надо научиться ходить.

– Что? – переспросила я.

Понятно, что Армина говорила не о себе: встать с кресла и пройти несколько шагов она могла, но ходить по-настоящему ей было тяжело. Вряд ли она собиралась учиться этому. Тогда о ком речь? Я почувствовала, что краснею.

– Мне? Ходить?

Взгляд Армины показался мне жёстким и холодным.

– Да, Эйна, тебе. Пройдись по комнате, пожалуйста. Я тебе объясню, что не так.

Красная, вспотевшая от обиды, я протопала к окну и обратно, резко размахивая руками. Армина громко вздохнула.

– Жаль, что ты не видишь себя со стороны. Встань перед зеркалом.

Армина подъехала ближе и протянула мне книгу. Я взяла её обеими руками, она весила как крупный камень. Современные синтетические книги были намного легче, но эта, старинная, из настоящей бумаги, показалась мне очень тяжёлой. Из зеркала на меня смотрела встрёпанная краснолицая девчонка, волосы у лба взмокли и блестели в свете лампы. Мне захотелось плакать, я показалась себе никчёмной и безнадёжной, особенно в этой ухоженной квартире, рядом с этой величавой старухой, которая всегда выглядела как королева.

Королева? Я вспомнила, как полчаса назад, заваривая чай, представляла себя королевской служанкой, а то и принцессой. Это было так нелепо, что я рассмеялась. Армина удивлённо спросила:

– Что тут смешного?

– Да нет, ничего. Просто я поняла, как вам будет сложно меня учить. Вон какая я нескладная.

– Не волнуйся, справлюсь! – с улыбкой сказала Армина. – Положи книгу на голову.

– Что? Как это? – Я подняла этот булыжник обеими руками, примостила на голове.

– Опусти руки.

– Я не могу! Книга же упадёт!

– А ты встань так, чтобы не упала.

Я осторожно разжала пальцы, книга заскользила вперёд, и я снова вцепилась в неё.

– Выпрями спину. Подбородок чуть выше!

Теперь книга поползла назад.

Кое-как мне удалось встать ровно, я отвела руки в стороны, но была готова в любой момент снова схватить книгу. Армина отъехала в сторону и посмотрела на меня сбоку.