Вскочила, схватила куртку, выбежала на улицу. Влетела в квартиру зарёванная, красная, да ещё и на полчаса позже. Армина покачала головой:

– Похоже, у тебя была важная причина опоздать.

Я шмыгнула носом и отправилась готовить обед. Армина не приставала ко мне с расспросами, она знала, что я сама всё расскажу, когда буду готова. Может, через несколько дней.

Но за несколько дней всё так изменилось, что с каждым разом я становилась всё более мрачной и молчаливой. И вскоре Армина – при всей её деликатности – не выдержала:

– Эйна, ты сюда приходишь работать или прятаться от своих проблем? У тебя уже два раза суп пригорел, а ты так и не вымыла плиту. Тебе больше не нужна эта работа?

После этих слов я испугалась: потерять работу означало отказаться от мечты. К этому я была не готова даже сейчас, когда у меня не осталось друзей, кроме тётушки Марты. Даже Сара от меня отвернулась.

А началось всё с Сармата. После нашего разговора он чувствовал себя виноватым и на следующий день подошёл к Альвину:

– Слушай, так нельзя. Попроси у Эйны прощения. Ты был неправ, ты не должен был так о ней говорить.

Вся наша компания стояла у окна в конце коридора, в стороне от одноклассников. Альвин выслушал Сармата, посмотрел на меня, прищурился и сказал:

– Прощения? У неё? Вы думаете, что всё про неё знаете?

Питан и Патан удивлённо переглянулись, а Торлан и Сармат стояли рядом со мной, как верные рыцари – мне всё ещё казалось, что они меня защитят от чего угодно. И в ту же секунду у меня внутри всё сжалось, как будто меня ударили в живот. Я догадалась, что сейчас будет.

– Вы её почерк видели? Печатными буквами? Помните записочки, которые Большому Тугану подкидывали? Думаете, кто их писал? – Альвин повернулся ко мне, его глаза сияли, красивое тонкое лицо прорезала улыбка, сквозь нежную белую кожу проступил румянец.

Торлан сжал кулаки, шагнул вперёд:

– Что ты такое несёшь! Это не она, я знаю!

– Знаешь? Откуда?

– Эйна сама мне сказала, – ответил Торлан и растерянно обернулся ко мне. – Эйна?

Не знаю, как я выглядела – наверное, позеленела от страха, как писали в старых книгах. Тело меня не слушалось, оно стало тяжёлым, как мешок с песком, я не могла пошевелиться.

– Эйна! – повторил Торлан. – Скажи! Это правда?

Но я молчала. Альвин испугался, что ему не поверят, и быстро затараторил:

– Это ещё в феврале было, я сам видел! Она после уроков всегда первая убегала, а я в тот день тоже рано освободился. И пошёл за ней. Она к пацанам в переулке подошла, шушукалась с ними, потом бумажку какую-то дала одному. Я за домом спрятался, следил. Потом Большой Туган из школы вышел. Тот пацанёнок его догнал, пихнул в спину, а сам бумажку ему в карман сунул. Я смотрел, что дальше будет. Пацанёнок к Эйне подбежал, она ему галету дала. И домой пошла.

Торлан молча выслушал, не глядя на меня. У меня было только одно желание: провалиться сквозь землю. Но оно не сбылось. Прозвенел звонок, и Торлан пошёл в класс, не оглядываясь. А Сармат спросил:

– А Валита? Ей тоже ты писала?

Я обречённо кивнула – терять было уже нечего, и так всё рухнуло. Вошла в класс за Сарматом, но поняла, что не смогу сидеть на уроках. Схватила сумку и, не оборачиваясь, выскочила за дверь. Даритель знаний что-то крикнул мне вслед, но я даже не расслышала.

Добежала до поля телесного здоровья, спряталась под трибунами. Бросилась лицом на траву и долго рыдала. Но в полдень мне пришлось встать, вытереть лицо, высморкаться и брести в приют. Хотя больше всего хотелось умереть на месте.

В приюте я постаралась не встречаться с Валитой. Она ещё не знала про письма, но Сармат ей всё расскажет – может, сегодня вечером, может, завтра. А я уже сейчас чувствовала себя обманщицей и предательницей и не знала, как себя вести.

В тот же вечер, когда вся наша группа вышла с фабрики после вечерней смены, я заметила Сармата на другой стороне улицы. Валита быстро подошла к нему – хотела спросить, что он здесь делает в такое позднее время. Издали было видно, как он ей что-то говорил. Валита вскрикнула, зажала рот руками, обернулась, и мы с ней встретились глазами.

В ту же ночь она поменялась кроватями с Адиной, которая раньше спала рядом со мной. В столовой Валита садилась за другой стол, на прогулках держалась со своими старыми подругами вдали от меня. И даже Сара – моя малышка Сара, которую Валита раньше обижала так же, как и меня! – больше не подходила ко мне и не разговаривала со мной. В первый день я была в шоке, ходила как во сне и ни на кого не смотрела, а на второй день заметила, что со мной не разговаривает вообще никто в нашей группе.

И ведь всего пару месяцев назад я мечтала именно об этом: чтобы никто меня не трогал, чтобы Валита с Думарой ко мне не приставали, а я бы наслаждалась одиночеством и спокойно читала учебники! Но теперь это одиночество вовсе не казалось мне счастьем. От него всё внутри переворачивалось. Вокруг меня словно появился невидимый барьер: никто не подходил ко мне близко, а если я встречалась с кем-то из девочек на узкой лестнице, они прижимались к стене и не смотрели на меня.

В школе я проводила все перемены одна. Стояла у окна с учебником, перелистывала страницы, но читать не могла. И удивлялась своим чувствам: как же так, ведь до истории с письмами я только этого и хотела – учиться без помех, стать невидимой для одноклассников. Почему же мне так плохо? Если честно, я же придумала эти письма только ради того, чтобы все оставили меня в покое. Я не собиралась заводить друзей: зачем мне тратить на них время? Его и так не хватает.

Но случилось то, чего я не ожидала. Я забыла о своих принципах, начала проводить перемены с компанией Торлана, болтать о пустяках, смеяться над глупыми шутками. Сколько драгоценных минут было потрачено впустую! Я же должна радоваться, что мне больше не с кем говорить!

Правда, с остальными одноклассниками я и теперь могла перекинуться парой слов. Они всё так же просили показать им мои домашние задания, всё так же задавали вопросы о темах из учебника, которые мы проходим. Но из-за этого ещё заметнее становилось то демонстративное презрение, которое исходило от Торлана и Сармата. Они ни разу не посмотрели в мою сторону, а если я шла навстречу, просто отворачивались. Питан и Патан вели себя так же. И только Альвин иногда поглядывал на меня и сразу отводил глаза.

Как жить дальше, я не знала. Как рассказать об этом Армине, тоже не знала. Но выбора у меня не было. Она видела, что я не могу нормально работать, а потерять ещё и работу я не хотела. Поэтому мне пришлось сказать правду: я осталась совсем одна и мне от этого очень плохо.

Армина была единственным человеком, кто с самого начала знал о письмах. Она меня не осуждала – точнее, никогда не высказывала осуждения, даже если ей не нравились мои поступки. Она только задавала мне вопросы. Иногда, отвечая на них, я сама начинала понимать, что неправа. Наверное, таким деликатным способом Армина пыталась подсказывать мне верные решения.

Вот и сейчас она общалась со мной так же: задавала вопросы и терпеливо ждала моих ответов, даже если я надолго погружалась в размышления. И мне становилось легче. Во время наших разговоров с Арминой я постепенно начала понимать, что со мной произошло: как я научилась дружить и сама же всё испортила. Но я по-прежнему не видела выхода.

Первым делом Армина спросила:

– Эйна, а ты сама понимаешь, для чего написала эти письма?

И это был, кажется, единственный вопрос, на который я смогла ответить сразу, не задумываясь. Всё просто! Валиту я раздражала, и она всегда искала повод прицепиться ко мне. С Большим Туганом было так же: я была удобной мишенью, на мне он демонстрировал приятелям, какой он грозный и непобедимый. По правде говоря, мне было наплевать на причины, по которым они так себя вели, – я хотела только одного: избавиться от их приставаний и спокойно заниматься учёбой. И этой цели я добилась быстро и легко, сразу после первых писем.