— Куда ехать, совершенно без разницы, — заявил Семёныч. — Мы ничего не знаем о противнике, поэтому всё просто: нам или повезёт, или нет.

— Смотря что считать везением, — хмыкнул Прохор.

— Мы ДОЛЖНЫ найти портал, — надавил Алекс. — ДЕЙСТВУЮЩИЙ портал.

Прохор посмотрел на Алекса, как инквизитор на ведьму.

— Что-то ты, Алексашка, не договариваешь, — проговорил он тихо.

Алекс многозначительно покосился на меня.

— Ой, ну конечно, — я фыркнула. — Брать детей на охоту — это значит нормально, а хрен ли? Но вот делиться стратегической информацией…

Алекс фыркнул.

— Ну ты и загнула, Звезда моя. «Стратегическая информация», — сказал так, чтобы было понятно: дразнится.

Я набрала воздуху: ну щас я его припечатаю…

— Да нет у меня никакой информации, — Алекс мягко тронул меня за плечо. — Так, одни домыслы.

— Гоплит, поди, о ваших путях всё-ё-ё знает, — ядовито сказала я. — Чего бы у него не спросить?

Они переглянулись так, словно я только что доказала, что дважды-два — вовсе не четыре, а семь с половиной.

— Вы забываете о гигантах, — напомнил Семёныч. — Годзилла успел разрушить порт во Владике, прежде чем его подбили ракетами.

— Годзилла? — переспросила я.

— Рабочий псевдоним, — пояснил Семёныч.

— Как ураганы, которым дают женские имена, — я кивнула со знанием дела. — Катрина там…

— А вот японцы женские имена ураганам не дают, — наставительно сказал Алекс. — Потому что считают их КРОТКИМИ и НЕЖНЫМИ.

Я фыркнула.

И чего он ко мне привязался? У самого девчонки — оторвы, а мне, значит, нельзя.

— Ну где он там? — Алекс потёр руки одна о другую. — Холод собачий, а Сашхен там телится.

— Ты совершенно прав, — мрачно кивнул Семёныч. — Его нет слишком долго.

Они ещё не договорили, а я уже шла к арке, через которую должен был выехать Хам.

Услышав за спиной шаги, я ускорилась, затем — побежала.

И только сейчас почувствовала характерный кислый привкус во рту: от волнения я прикусила язык…

Во дворе было пусто. Хам сиротливо глядел на нас потушенными фарами, дверцы его были заперты.

Сашхена нигде не видно.

— Что за чертовщина? — громко вопросил Алекс, а потом покосился на Прохора.

Тот не обратил внимания.

Он смотрел на что-то, скрытое от нас корпусом Хама, и только тощий хвостик на затылке чуть подрагивал.

Я успела первая. Как бежала, так и застыла, ухватив Прохора за руку, чтобы не упасть…

Гора Тварей была выше Хама. Как мы её не заметили — хрен знает, может, из-за того, что была ночь, а во дворе не светил ни один фонарь, и в окнах света не было, и луна за тучи зашла…

Но запах? Но эманации?… И вообще: КАК я могла не почувствовать, что с Сашхеном что-то не так?

А почему я думаю, что с ним не так?

Да потому что я его не вижу, вот почему.

Первым делом, оглядев пустой двор, я схватилась за ладанку на шее. Обычно так: стоит прикоснуться к серебру, и я уже знаю: где он, что он…

Стараюсь делать это пореже. А то вклинилась как-то в их с Аннушкой бурные игрища, меня потом до утра тошнило.

Но сейчас — иной случай, так что за ладанку я схватилась сразу. И — ничего. Ноль без палочки. Словно его никогда и не было, а ладанка — это так, побрякушка пустая.

— Думаешь, он может быть там, внизу?.. — тихо спросил Прохор, указав подбородком на кучу из Тварей.

— Однозначно нет, — я шагнула к куче и принялась разглядывать отдельные э… фрагменты. Мне для этого даже нагибаться не пришлось — всё было на уровне глаз.

Отрубленные лапы, перерубленные морды, слизь — чёрная, склизкая, в ней тут перемазано всё.

Протянув руку, я вытянула из кучи коготь: длинный, изогнутый, как полумесяц, и тоже с ровным срезом.

— Ассегаем рубил, — пояснила я Прохору. — Видишь?

— А у тебя хорошие нервы, — с какой-то даже завистью сказал тот, с отвращением рассматривая коготь.

— Это ещё что, — коготь я завернула в платочек и сунула в карман джинс. Геньке подарю. Ему будет приятно. — Вот тебе приходилось есть по утрам манную кашу? Несладкую. Холодную. С комками?..

— Это в детдоме, да? — в глазах его появилось что-то такое… жалостливое.

— Скажешь тоже, — я фыркнула. — В детдоме у нас тётя Глаша знаешь, как готовила? А вот манка, сваренная ядерным физиком с двумя докторскими — это, я тебе скажу…

— О чём диспут? — к нам деловито подгрёб Алекс.

— О манной каше, — саркастически поведал Прохор. — И о её вкусовых качествах в зависимости от количества диссертаций.

Алекс смотрел на нас пару секунд, затем отмёл всё, что услышал — буквально, махнув рукой, — и спросил у меня:

— Ты что-нибудь чувствуешь?

Я поняла, о чём он. И молча покачала головой.

Вот только что Прохор похвалил мои нервы.

Знали бы вы, чего мне это стоило!..

Сашхен пропал.

В двух шагах от меня, на ровном месте. А я ничего не почувствовала, не заподозрила, не предотвратила…

Сашхен пропал.

Ну что мне стоило пойти за Хамом вместе с ним!..

Сашхен пропал.

А я стою тут, как дура, и рассуждаю о манной каше.

— А он мог просто удалиться… — Семёныч покрутил пальцем в воздухе. — На недосягаемое для твоего Дара расстояние?

— Нет.

— Однозначно, нет.

Мы с Алексом сказали это вместе.

— Если я его не чувствую, значит… — я судорожно вздохнула. — Его нет нигде.

Алекс посмотрел на меня так, словно хотел спросить:

— Ты уверена?

Но не спросил. Знал, куда я его пошлю, невзирая на чины и различия.

— То есть, получается, на него напали, — это сказал Семёныч.

Сказал, и замолчал, задумчиво глядя в арку.

Защемило сердце: Сашхен! Вот сейчас он выйдет оттуда, как ни в чём ни бывало, живой и здоровый… А мой дар — это ерунда, поросячий хвост, на помойку его.

С той стороны арки характерно затарахтел двигатель, а потом нас ослепили фары.

— Как раз вовремя, — Алекс направился к пикапу, на котором обычно приезжала бригада зачистки.

Из пикапа выпрыгнули техники в синих комбезах химзащиты и принялись расшпиливать брезент над кузовом.

Алекс поскакал распоряжаться.

А я подумала: как он может? Сашхен пропал, и надо носом землю рыть, чтобы понять, что случилось. Но вместо этого он…

В глубине души я всё понимала: Твари сами себя не уберут, и нужен кто-то, чтобы объяснить людям, что нужно делать.

Но всё равно: Сашхен пропал.

— Ты как? — ко мне подошел Прохор.

— Нормуль.

— Врёшь поди. А мне врать нельзя, я лицо духовное.

— Не наглей, не на исповеди, — отбрила я и отошла подальше, встав с другой стороны кучи.

Чёрная лужа пропитала дорожную пыль вокруг, но не успела засохнуть. Да и срезы совсем свежие…

Из пикапа, кабину которого мне было видно, выпрыгнул Чародей.

Это меня отвлекло.

Чтобы Чародей по собственному почину выбрался из своей провонявшей формальдегидом анатомички…

У него там целый музей. Особенно интересные конечности или головы он оставляет себе на память: спиртует, препарирует и… В общем, чучела делает — не помню, как это по-научному называется.

И чтобы Чародей вылез из своей норы среди ночи — это нонсенс. По-моему, он темноты боится. Во всяком случае, у него свет всегда горит — синий такой, противный. Как у ацетиленовой горелки.

Сейчас Чародей был в клеёнчатом фартуке — чем-то он напоминал плащик Семёныча, в перчатках с раструбами до локтей и в смешной панамке.

Панамка — круглая, с простроченным краем, в весёленький розовый горошек, на фоне кучи трупов смотрелась ОСОБЕННО кринжово.

Но я ни разу не видела, чтобы он куда-то ходил без неё. Даже когда надевал стильный костюмчик от Армани, панамка — всегда при нём.

Все уже забили, и не обращали внимания, но сейчас эти розовые горошины на белом фоне вызывали тошноту.

Словно кто-то плюнул ему на голову кровью, оставив несмываемые пятна.

— Ну-кася… — пробормотал Чародей вместо приветствия. Всегда он так: ни здрасьте, ни до свидания, только о своём, о девичьем. — Что у нас тут?..