— Но-но, — строго одёрнул Алекс. — Анархия — мать порядка.

Я усмехнулся. Уж кто бы говорил…

— Чисто по опыту, кадет: люди быстро устанут от вседозволенности. И тогда они обратятся к НАМ.

Я подскочил на сиденье. Не удержал руль, тяжелый Аурус вильнул в сторону, через приоткрытое окно долетел вой недовольной малолитражки.

— Вы что же, — я сглотнул. — Вы что же, хотите организовать новый Совет?

Шеф посмотрел на меня с предубеждением.

— Кто-то же должен.

— Но вы всегда старались держаться в стороне, шеф! Я думал, вы питаете органическое отвращение к всякой власти, и…

— У нас есть ОБЯЗАННОСТИ. Их должно блюсти.

— Оберегать человечье стадо и всё такое? Не слишком ли много для одного поэта и одного мертвеца?

— В самый раз.

— Да? Ну ладно. Как скажете.

— То есть, ты так не думаешь, — Алекс поджал губы. Я чувствовал, что он опять начинает закипать, но остановиться уже не мог.

— Нет, ну почему же. Жираф большой…

Шеф начал что-то говорить — быстро, запальчиво, но его перекрыли свист покрышек, вой сирен и равномерное твок-твок-твок…

На дорогу перед Аурусом садился вертолёт.

Не слишком новый МИ-8, но и он занял обе полосы.

Маша и Валид прилипли к переднему стеклу, Алекс выскочил из кресла и уже открывал дверь.

Один я как сидел, так и остался сидеть.

Ясен пень, МИ-8 прилетел по наши души. Вопрос в другом: помочь, или остановить?..

До Сочи, по моим прикидкам, оставалось километров двести — почти приехали.

Обидно будет, если завернут нас здесь и сейчас.

Фестиваль начнётся через пять дней — двадцать первого декабря, в день зимнего солнцестояния…

Алекс уже летел к вертолёту, его ноги едва касались земли, непокорные вихры трепал ветер, полы охотничьей куртки раздувались.

Подлетел, и — споткнулся. Словно перед ним было прозрачное стекло, силовое поле, не пускавшее дальше.

Пассажирский люк вертолёта открылся, из него выбрался майор Котов.

«Любой ценой остановить Атоса…» — билось в голове.

Судя по выражению лица, майор прибыл именно за этим.

Обвинение в терроризме.

Нас с Алексом обвинили в обрушении ветки метро в Москве. Крыть было нечем — вина наша была до слёз очевидна.

Если б с нами был Гоплит, или отец Прохор — думаю, удалось бы договориться. Точнее, убедить Котова в том, что действовали мы из благих побуждений.

Но без них всё обернулось, как обернулось: нас взяли в наручники, окружили кольцом автоматчиков и сопроводили в вертолёт.

Валида не тронули — он был ни при чём. Документы на Аурус в порядке, так что к оборотню претензий не было никаких: перевозил двух пассажиров.

Он ведь мог и не знать, кто они такие…

А вот на Машу у Котова предписание БЫЛО: вернуть в детдом. Не приёмной матери, а именно в детдом, причём, в спецблок для трудных подростков — таких, по которым зона плачет.

И для Рамзеса приготовили документ: оказывается, пёс являлся опасным, зараженным вирусом бешенства хищником. Его предполагалось усыпить.

Абсурд. Фарс. Ерунда на постном масле.

Обвинения были сфабрикованы на коленке, шиты белыми нитками.

Но именно так и работает адская машина: чем глупее и неправдоподобнее, тем больше в неё верят.

Конечно же, Алекс разорался — до того, как на нас нацепили наручники…

Бросив бумаги Котова в грязь, он топтал их, вытирал о них ноги, словом, устроил целое представление.

Я не понимал, зачем. Конец неизбежен, против лома, то бишь, отряда спецназа в полной выкладке, нет приёма…

Но потом, когда майор бросился проверять Аурус, и вдруг, неожиданно, оказалось, что никакой собаки и никакой девочки в салоне нет…

— Куда вы спрятали ребёнка?.. — кипятился Котов.

Алекс лишь округлил глаза и самым простецким голосом спросил:

— Какого ребёнка?

Ах да. По версии майора, Машу мы похитили — из-под носа бдительного директора интерната.

И самое страшное: он ведь ВЕРИЛ в то, что творил. Котов ИСКРЕННЕ полагал, что арестовывает опасных преступников и террористов.

Он даже испытывал по этому поводу угрызения совести:

— Я говорил тебе не высовываться, Сергеич? Ведь говорил же?.. Ну зачем ты полез в бутылку? Скажи хотя бы, где ты спрятал девочку.

— Покайся, Иваныч! Тебе скидка выйдет… — глумливо процитировал шеф и на этом замкнулся.

В гордом молчании.

Меня же Котов тщательно игнорировал. Арестовал — да. Но на этом всё. Словно меня и не было.

Судя по времени нахождения в воздухе, отвезли нас обратно в Москву.

Всё то время, что мы просидели на жесткой скамье… Руки за спиной, и за наручники пристёгнуты к петлям, вделанным в обшивку… По бокам — архаровцы в брониках, автоматы наперевес, взгляд пустой, как выеденное яйцо…

Так вот, всё это время я волновался за шефа.

Отец Прохор сказал, что Алекс никогда не поднимался в воздух. Ни на чём: даже на карусели…

Впрочем, для испытавшего культурный шок он вёл себя вполне прилично. Я чувствовал: шефу больше интересно, нежели страшно. Наверное, потому что он чертовски разозлился. На представителей «новой власти», теперь уже ясно — напрочь зомбированной Шаманом; на майора Котова, который оказался таким отличным исполнителем, что любо-дорого.

Но больше всего он злился на самого себя.

Не доглядел, не предусмотрел…

Алекс привык действовать невозбранно — благодаря статусу.

Он привык появляться в нужном месте, быстро и эффективно решать проблему, и — исчезать, оставляя разгребать последствия своих действий других.

Никогда он не писал отчётов, не доказывал правомочность принимаемых решений — результаты его работы говорили сами за себя.

К сожалению, после распада Совета он не потрудился изменить свои привычки. А я был слишком неопытен, дабы указать ему на промах.

Нет, я себя не оправдываю. Думаю, со мной сыграл злую шутку «синдром шахида»: когда чувствуешь себя правым, когда думаешь, что свершаешь благое дело, как-то выпадает из памяти, что другие могут рассудить иначе.

Доставив в столицу, нас поместили «под стражу».

Это значит: заперли в бетонном бункере, с двумя металлическими лавками, химическим туалетом и кулером с водой.

Майор Котов слишком хорошо знал, как Алекс умеет уходить «из мест не столь отдалённых», и принял свои меры.

Мне же он, по-доброму, сквозь зубы, посоветовал отринуть идею превратиться в туман и таким образом покинуть обитель скорби…

— Замкнутый контур вентиляции, — мстительно сообщил Котов. — Специальное помещение для таких, как ты, с улицей связи не имеет.

Нам не оставалось ничего иного, как устроиться на жестких лавках, друг против друга, колени в колени. Помещение было тесным — как и полагается тюремной камере.

Чтобы преступник каждый миг заключения ощущал угнетающе-воспитательный эффект…

— Может, это всё-таки не гипноз? — тихо спросил я, когда молчание стало невыносимым.

В голове у меня громко тикали часы — те самые, что были примотаны к бомбе замедленного действия.

А ещё я представлял, как по обочине дороги бредёт маленькая девочка в красных сапожках, а за ней, повесив голову и хвост, с трудом передвигая лапы, тащится забрызганный грязью пёс…

— Не знаю, поручик, — голос Алекса в пустой камере звучал гулко и неприкаянно. — Да это и не важно. Гипноз это, или что другое, главное — действие его сохранило силу даже после того, как Шаман сбежал. Честно говоря, я надеялся на другое.

Я тоже надеялся.

Я был УВЕРЕН в том, что как только Шаман исчезнет из Питера, майор Котов — и другие — придут в норму, опомнятся и перестанут нести пургу.

Неприятно было сознавать, что Шаман нас вновь переиграл.

Я сглотнул.

И конечно же, тут же подумал о кейсе с донорской кровью… Он остался в холодильнике Ауруса — если не был конфискован архаровцам майора.

— Но ведь Котов не мог не знать, что через какое-то время мне потребуется питание, — я посмотрел на шефа. — Неужели он…

Я хотел сказать: посадил нас вместе СПЕЦИАЛЬНО. Но на Яшу это не было похоже. Зомбировали его или нет, закон он не нарушит и подлость не совершит — просто не сможет.