— Эй! — крикнул шеф в пустоту. — Есть кто живой?

А ведь лучше бы мы остались в автобусе, он хотя бы бронированный…

Но Алекса было не остановить — ему кровь из носу втемяшилось поучаствовать в разборке.

На его крик, понятно, никто не ответил. Но завозился: послышались невнятные шорохи, звон металла и приглушенные ругательства.

— Мы не хотим неприятностей, — увещевал Алекс. — В конце концов, мы можем развернуться и просто уехать…

— Дядя Саша, — громко сказала Маша и сделав пару шагов, доверчиво взяла его за руку. — Как-то нехорошо здесь.

Я закусил губу.

Ну что мне стоило схватить её, да и запихать в автобус? И захлопнуть дверь. Но теперь Маша оказалась между мной и предполагаемой опасностью…

Она и Алекс. Как приманка для тигра.

Очень интересно, кадет. С каких пор ты считаешь, что сильнее меня?

Упс. И правда: с каких?..

Не помню. Вестимо, с тех самых, как стал стригоем.

Нет, это была даже не мысль — не хотелось, чтобы Алекс её уловил.

Просто промелькнуло и — сгинуло, утонуло в бескрайнем море бессознательного.

И тут я что-то почувствовал. Причём не со стороны поваленной берёзы, а с другой, из-за спины.

Точнее, из леса.

Это были не звук, не движение, просто вдруг накатило что-то, зловещее, безмолвное, тягучее, как смола.

В нём проскакивали искры, всполохи — я даже решил, что это обман зрения.

— А что это такое светится? — вдруг спросила Маша.

— Ты тоже это видишь? — я не мог оторвать взгляда от этой сверкающей и переливающейся тьмы.

И не потому что в ней было нечто привлекательное, завораживающее — совсем наоборот.

Именно эти искры и пугали до чёртиков.

Случись подобное летом — и я бы не почесался. Подумаешь: светлячки. В ночь на Ивана Купалу от них в лесу светло, как днём.

Но сейчас — зима. Середина декабря. Какие, к лешему, светлячки?..

— Спокойно, поручик, — скомандовал Алекс. Его голос взрезал тьму, как консервный нож. — Обратите внимание, — продолжил шеф тоном матёрого экскурсовода. — Слева от шоссе вы можете наблюдать такое старинное и традиционное явление, как огни святого Эльма, — говорил он спокойно и громко, но при этом осторожно, не отпуская руки Маши, пятился к Аурусу. — Обыкновенно эти огни предшествуют какому-либо несчастью…

— И какому несчастью, дядя Саша?

Маша уходить не хотела. Упиралась изо всех сил и смотрела в лес, рядом с ней пятился пёс — голова Рамзеса находилась на уровне плеча девочки.

Он находился чуть впереди, как бы закрывая ребёнка собой.

Потеряв терпение, шеф плавно, одним движением, забросил Ремингтон на плечо, на другое подхватил Машу, отвесил Рамзесу пинка — как без ноги не остался, не знаю, — и в два прыжка запрыгнул в автобус.

— Сашхен! — рявкнул он, схватившись за поручень.

Белый кончик собачьего хвоста исчез в салоне, девочка была уже где-то там.

В два прыжка преодолев расстояние до двери, я захлопнул её со своей стороны, едва не ударив Алекса по носу.

— Попробую оттащить дерево, — крикнул я, но вряд ли они меня слышали, бронированный корпус плохо пропускает звуки.

Зато могли видеть, как я побежал к берёзе, как, переступив ствол, схватился за ветку…

И окаменел.

Пуль я не боялся, сил мне было не занимать. На то и рассчитывал: пугану разбойничков, отодвину дерево — и рванём как можно быстрее из этого лукавого места.

Но обойдя берёзу, я наконец смог разглядеть, что было за ней.

Короче говоря, это и была засада.

Четыре мужика, в камуфляже, в разгрузках, даже каски у них были, «тактические», последний писк армейской моды. Лежали на карематах, пристроив винтовки меж веток и смотрели на мир через прицелы…

Ничто им не помогло, ни винтовки ни каски.

Поначалу я даже повреждений никаких не заметил — лежат, смотрят, словно в ступоре. Или заледенели.

Только через пару секунд я понял, что лица всех четверых напоминают. Мумии.

Сухая пергаментная кожа, запавшие, похожие на изюмины глаза, провалившиеся рты…

— Упокой, Господь, души их грешные.

Рядом стоял отец Прохор.

Как он выбрался из автобуса — я не слышал.

Крест, который обычно прятался под кенгурушкой, был на виду, камни, которые я всегда принимал за обычные брюлики, испускали слабое сияние…

За святым отцом высился Валид, рядом с ним — Алекс с верным дробовиком.

Маши с Рамзесом не было. И на том спасибо.

— Это кто их так? Стригои? — спросил я, кивая на мертвецов. — Упыри? Вурдалаки?..

— Вряд ли на этих трупах мы отыщем следы зубов, — мрачно сказал шеф. Опустившись на колени, он осветил фонариком холодные лица.

Что меня поразило: на всех четырёх застыло выражение дикого, экзистенциального ужаса.

Черты были искажены, словно мышцы их свело судорогой.

Невозможно было определить: старые они или молодые, но судя по седой щетине на подбородках — не мальчики.

— Бедняги. В войнушку решили поиграть, — задумчиво проговорил Алекс, поднимаясь с колен и глядя на мертвецов сверху вниз. — Вот и доигрались.

— Но что их убило?

Я тоже опустился на колени и прикоснулся к ближайшему мужику. На ощупь тот был твёрдым, как деревяшка.

— А не всё ли равно? — шеф равнодушно пожал плечами. — Ведь они сюда тоже не доброе дело пришли вершить, верно? — и он кивнул на растресканный асфальт впереди себя.

В чуть сероватых предрассветных сумерках было видно, что дорога эта — единственная, которая вела к селению.

На фоне светлеющего неба я разглядел церковный шпиль, и подумал, что самое время звонить к заутрене.

Но колокол почему-то не звонил.

Я моргнул. Тряхнул головой, отгоняя неприятное предчувствие.

И всё же: такой чёрствости я от Алекса не ожидал. Кто бы ни были эти люди, они такой смерти не заслужили.

Никто не заслужил.

— Это не лихие люди, — подал голос отец Прохор. — Не та одежда, слишком дорогое оружие… Смотри сам, Алексашка: они не поджидали неосторожных путников. Деревню защитить пытались — от того, что могло прийти извне.

— Значит, они просто глупцы, — отрезал шеф и круто повернувшись, пошел к автобусу.

Я чувствовал его злость.

Чувствовал его бессилие, его неудовлетворённость.

Шеф не знает, что делать, — понимание пришло вдруг, неожиданно. — Он, дознаватель класса «архангел», не может тут же, не сходя с места, пресечь безобразие, и это бесит его до белого каления.

Невольно всмотрелся я опять в чащу.

Уже рассвело — настолько, что можно было разглядеть отдельные стволы деревьев. В колючих ветках запутался туман, он колыхался неопрятными серыми лохмами, словно в просительном жесте простирая к нам длинные руки…

В поле тоже колыхался туман.

Он продолжался до самой деревни, накрывая её, словно прозрачным опалесцирующим куполом. В нём просверкивали редкие огоньки — те самые, которые шеф называл огнями святого Эльма.

Долгую секунду смотрел я на эти лохмы-руки, на огоньки, а затем организм мой заработал на автопилоте, отключив мозг и рефлексы.

Остался лишь один безусловный, базовый инстинкт — выживания.

Повинуясь ему, я сгрёб отца Прохора подмышку, толкнул оборотня и припустил вслед за шефом.

Тот стоял рядом с автобусом и смотрел на поле…

Грубо втолкнув Алекса в салон, я забросил туда же святого отца и вскочил на ступеньку.

— Рвём когти, Валид.

Тот уже сидел за рулём — оборотень тоже прекрасно чуял опасность. Все волосы на его голове стояли дыбом — как шерсть, глаза запали и приобрели желтоватый блеск. Вкупе с вертикальными зрачками смотрелось это непривычно. На руках выросли крепкие коричневые когти…

Управлять автобусом они ему, слава Богу, не мешали.

Не тратя времени на разворот, Валид включил заднюю и дал по газам.

К этому времени дорога между нами и селом уже заполнилась зыбкими, похожими на туман, фигурами. Они колыхались, наползали одна на другую, протягивали к нам свои призрачные лохмы…

Сзади призраков тоже было полно.