А Лугару — тот же волк. Почти. Как бы получше объяснить… Выглядит он, как человек, только необыкновенно сильный и с прекрасно развитыми зубами. У него отменный нюх, исключительные рефлексы, а ещё — склонность к мытью противоблошиным шампунем.

Специально этот вопрос никто не исследовал, но принято считать, что лугару — это отдалённый потомок вервольфа, получивший в наследство парочку-другую звериных генов.

Лугару остаётся в своём обличье всегда, он не перекидывается. Может показаться, что лугару взял самое лучшее и от волка и от человека, если б не наличие двух сознаний — человечьего и звериного.

Биполярное расстройство: действует всегда одно сознание, например, человечье. Но потом что-то идёт не так, на поверхность, как на качелях, выносит сознание волка, и тут начинается чехарда с расчленёнкой, съеденными сердцами и прочими малоаппетитными подробностями.

Многие известные маньяки-людоеды на самом деле были лугару. И в их оправдание можно сказать только одно: когда на поверхность всплывает сознание хищника, он перестаёт подчиняться законам человеческого социума: ведь хищник имеет право на любую добычу, которую сумел поймать.

На мой вопрос Чумарь долго не отвечал. Я терпеливо ждал: было действительно интересно. Обмен опытом и всё такое. Вдруг когда-нибудь пригодится.

— Вообще-то, я его не убил, — наконец сказал рэпер. И снова замолчал.

— Почему?

Тот громко шмыгнул носом.

— Да он нормальный мужик оказался. Жена, две дочки… Работает в школе — учителем химии. Какого хрена я должен его убивать, ни за грош ни за копейку?

— Погоди… — я даже остановился. — Мы охотимся на тех, кто является угрозой обществу, так? Вдруг этот твой учитель сдвинется, и перегрызёт полшколы?

— Он себя контролирует, — Чумарь дёрнул меня за рукав и потащил, потому что остановился я на «зебре», посреди проезжей части. — Даже когда я загнал его в угол — в подвале дело было, возле угольных ям… — даже тогда он вёл себя, как человек. Просил, чтобы дочек не трогали — маленькие они ещё… Плюнул я, да и ушел. Посоветовал этому учителю валить из Москвы, вместе с дочками, и ушел. Домой прихожу, а тут эти хозяйничают… юные милиционеры, серебряный легион. Лучше б я на них охотился, совсем нюх потеряли. «Право на охоту, право на первую кровь…» А лугару, который в жизни и мыши не обидел — на убой.

— А вот теперь я совсем ничего не понял.

И тогда Чумарь рассказал такую историю…

После развала Совета в Москве, как и у нас в Питере, начались разброд и шатания.

В город полезла всякая нечисть, которой раньше путь преграждали княжеские Големы, и начала творить безобразия.

И если нам, в Питере, с разгулом безобразий очень помог Шаман, в Москве обошлись своими силами.

Власть захватили, как того и следовало ожидать, вервольфы. У них была самая обширная диаспора, к тому же, право когтя и клыка давало неоспоримое преимущество.

Первым делом вервольфы вытурили из города всех, кто им не нравился: умертвий, оборотней других видов, большинство ведьм — тех, кто не захотел принести клятву верности лично им. Клятва эта означает, что жить отныне предстоит по законам стаи, а как известно, организационная единица ведьм — это ведьма. Они не любят кучковаться и терпеть не могут, когда им указывают, что делать.

Для претворения новых законов в жизнь, вервольфы назначили выборный Совет Стаи… В который традиционно вошли лучшие бойцы.

А сильной стороной бойцов, как известно, не является стратегическое планирование…

Но поначалу, казалось, и это сработало: беспорядков в Москве поубавилось, все затаились и сидели тише мыши…

Конечно же, полумеры оказались не слишком действенными. Оглядевшись, принюхавшись, разный сверхъестественный сброд пустился во все тяжкие.

Тогда Совет Стаи, себе в помощь, призвал молодёжь: юных неперебесившихся волчат, на которых и возложил обязанности отлова всего, что мешает жить.

И понесла-а-ась…

Кому-то из молодых пришла в голову мысль, что все «вольноопределяющиеся» — это прямая угроза, и надо с ней бороться. Составлялись «списки», и все, кто в них попадал, подлежали уничтожению.

Акции обычно осуществлялись по ночам — чтобы не смущать обычных людей…

Но дело в том, что многие из тех, кого обрекли на уничтожение, вовсе не собирались тихо ложиться на брюхо и поднимать лапки. Они оказывали сопротивление.

А волчата, выросшие в городских условиях и не нюхавшие ни пороху, ни настоящей крови, просто НЕ УМЕЛИ охотиться.

Кому-то пришла следующая гениальная мысль: а пускай охотятся дознаватели! Они это умеют, это их прямая обязанность.

И тогда эта самая «малолетняя милиция», народное ополчение, стала рассылать разнарядки. А сама засела по кабакам и клубам, просто отслеживая выполнение директив.

— То есть, милиция хотела отжать «Вяленый баклажан», а ты им не позволил, — подвёл я итог. — И к тому же, не выполнил «разнарядку».

— Выходит, так.

Мы подошли к булочной. Внутри толпился народ: сквозь витринные окна были видны небольшая очередь и продавцы в белых пухлых колпаках и халатах.

Пахло французскими батонами и печёной курицей.

У меня в животе забурчало. Не помню, когда я в последний раз ел… Кажется, когда прощался с Суламифью.

Вероятно, мой разум, в преддверии безгемоглобиновой диеты, решил перестроить желудок на переработку животного белка иного происхождения.

Внутри мы, по понятным причинам, ни о чём говорить не могли.

Отстояв очередь, Чумарь приобрёл несколько больших круглых пирогов, герметичную банку с варёными пельменями, банку сметаны к ним, и бросив на меня вопросительный взгляд — большой шоколадный торт…

С замиранием сердца отдал я симпатичной продавщице карту…

Ну слава Богу. Не такие уж атомные в Москве цены.

— А за что арестовали Владимира? — спросил я, когда мы, нагруженные свёртками, вышли из булочной.

— Вот те крест, не знаю, — Чумарь поёжился. — Учитывая, что дядя Вова на короткой ноге почти со всеми двусущими… Да его крёстным почти на каждый помёт зовут! — он неловко пожал плечами. Бумажный пакет в руках вкусно и обещающе захрустел. — А кроме того, ведь его отпустили! — рэпер приободрился. — Стало быть, дядя Вова всё уладил.

Мы уже подходили к клубу, когда путь нам заступили трое подростков.

Вервольфы.

Крупные, бройлерные, и если б это не было насилием не только над языком, но и над физиологией, я бы сказал: кровь с молоком.

В дутых куртках с красными повязками на рукавах. С повязок смотрела одинаково оскаленная волчья голова.

Вспомнился учебник истории. В нём рассказывалось, что опричники Малюты Скуратова тоже имели отличительным знаком волчью голову. Отрубленную у живого зверя и прибитую к седлу…

— Чего надо? — ту же окрысился Чумарь.

Зря он так. С подростками лучше говорить строго, но вежливо.

— Тебя, — ответил средний. Рыжие кудри из-под шапки, нос картошкой и румянец во всю щеку. Вервольфа в нём выдавал лишь острый мускусный запах да необычная желтая радужка глаз. — Вожак с тобой перетереть хочет.

— Не об чём нам с вами тереть, — упёрся Чумарь.

И я его понимаю: от пирогов исходил такой аромат, что я едва успевал сглатывать. Хотелось поскорее в тепло, и чтобы стакан сладкого чаю с пирогом…

— А тебя никто не спрашивает, — крайний левый схватил Чумаря за локоть и потащил к себе.

Конечно же, парнишка тут же получил по уху — а чего он ожидал?

Окружив Чумаря, щенки принялись скалить зубы и рычать. Тот лишь рассмеялся. Перебросил пакеты с едой мне и встал в классическую стойку: кулаки перед лицом, локти защищают торс…

— Нуте-ка, кто первый? — спросил он и нагло сплюнул. Не в снег, а прямо на ботинок «центрального нападающего».

Набросились волчата всем скопом. Не слишком умело, зато азартно и весело — им казалось, что Чумарь — один против троих — это лёгкая добыча, разминка на морозе, чтобы кровь не застаивалась.

Я почувствовал себя глупо.

Чумарь возился с щенятами — кидал он их профессионально, не калеча, но причиняя максимум неудобств, а я, как дурак, стоял столбом, нагруженный пакетами и сумками.