— Не умею. Просто это очевидно. Сколько отсидел?

— Пять лет в Мурманской детской колонии.

— Немало. Для подростка.

— Я ни о чём не жалею. Мужиком стал, призвание своё нашел.

— Ты отличный музыкант. Нет, правда… Тебе даже Слово говорить не надо, чтобы все слушались.

— Слово есть всегда, бро, — усмехнулся щербатым ртом Чумарь. — Даже если ты его не говоришь.

Очень хотелось спросить, за какие такие заслуги бывшего уголовника приняли в Совет. Но я не стал. Время придёт — сам расскажет.

— На зоне это случилось, — вдруг сказал он. — Прижали меня одни, опустить хотели. А я вертлявый был, и злой, как каракурт. В руки им не давался… Но они меня в угол зажали, лярвы, а сами улыбаются так ласково, душевно… Я и заговорил. Не знаю, откуда что взялось, сроду стишками не баловался, книжек не читал. Всё образование — два класса, три коридора, и то заочно. Наших из детдома в железнодорожное училище посылали, но я в зону ещё до этого загремел. А тут — понимаешь? — слова из меня как попёрли — что твои тараканы, весь барак на уши встал. И вертухаи, и братки… У меня кровь носом пошла, и отключка случилась. Ну и отметелили меня тогда — месяц в госпитале валялся, — он провёл языком по тому месту, где должен быть зуб. — Но с тех пор не трогали. Уважали. Потом, как откинулся, докатился до Москвы… Владимир меня с помойки вытащил. Говорит, талант у меня. Не знаю. Я, когда маны читаю, сам себя не помню. И что вокруг происходит — не помню, и что из этого получается — не знаю. Бред это всё.

— А я в Сирии служил, — неожиданно для себя сказал я. — Переводчиком при разведке, сечёшь?

— Допросы третьей степени, или как у вас там говорят?

— Сечёшь, — я спрыгнул со сцены и знаком пригласил Чумаря прогуляться. — А как вернулся — после ранения — на всю голову ушибленный сделался. Везде террористы мерещились. Год по вокзалам, с полным рюкзаком оружия мотался… Так бы и сдох в канаве, если бы не Алекс. Он меня с того света за мизинец вытащил.

— И теперь ты ему ручной пёс.

— Друг. Это немножко разные вещи.

— Всё равно он меня теперь кончит. Или Совету сдаст.

— Не кончит. И не сдаст. Вот увидишь.

Мелькнула предательская мысль: если этот талантливый гопник что-то сделал с Антигоной, я сам его кончу…

Чумаря, как просил Алекс, я оставил в баньке. Принёс ему туда матрас, одеяло с подушкой, половинку жареной курицы и жбан с квасом.

Но это было несколько позже…

Войдя в терем с чёрного крыльца, без всякой задней мысли думая, что шеф с майором уже гоняют чаи, я никого не застал. Горели свечи — генератор здесь заводили только по великим праздникам. Тлели угольки в печи, исходил паром пузатый самовар на столе, накрытом к чаю: баранки, варенье в вазочках, медовые соты в глиняной плошке, два вида сдобных пирогов, с ягодой и черносливом, конфеты шоколадные, явно из городских запасов…

Все эти подробности я ухватил, даже не глядя на стол, только поведя носом. Первым порывом было плюнуть на всё, набулькать себе полную кружку смородинового чаю и нажраться до зелёных слоников конфет и выпечки. Планам моим помешал невнятный шорох с верхнего этажа.

Вспомнив, что не видел Антигону на народном гулянии, я начал было подниматься в её комнату. Но не успел.

Скрипнула дверка, и девчонка показалась на лестнице сама.

Я икнул.

Покрепче ухватился за перила и сжал зубы.

На ней было что-то воздушное, отливающее глубокой чернотой безлунной ночи. И прозрачное. Белое тело светилось сквозь муар кружев таинственно и загадочно.

Оказывается, у нашей девочки охренительная фигура, — гормоны прочно захватили управление разумом, и только намертво впившиеся в дерево пальцы мешали набросится на неё с рычанием и хрипом.

Антигона глядела на меня сверху вниз жгучими глазами, огненные волосы рассыпаны по плечам, голая рука скользит по перилам, босые ноги ступают неслышно, а пухлые губы шепчут что-то призывное, ласковое… Вот она уже совсем рядом, одна рука обвивает мою шею, а нога захлестнула поясницу.

Её сексуальность била наотмашь, как бейсбольная бита, вышибая вместе с разумом и остатки совести.

Глаза приблизились к моим, зрачки в них были огромными, и в их глубине что-то вспыхивало, вертелось и плясало…

Дурея от её запаха, от близости горячего тела, я зажмурился и изо всех сил прикусил нижнюю губу. Почувствовал, как на подбородок потекла кровь, как тяжелые капли застучали по рубашке, но зубов всё равно не разжал.

Боль отрезвила, придала сил. Кое-как я выпутал руку Антигоны из своих волос, снял её ногу со своего бедра, а потом поднял девчонку на плечо, головой вниз, и потащил наверх. Обратно в спальню.

Пинком распахнул дверь, в два шага дошел до кровати и сбросил на неё Антигону. Она продолжала извиваться, протягивать ко мне голые красивые руки и издавать такие звуки, что и мёртвый бы поднялся. Чего мне стоило сдержаться!

И если бы я не знал, что Антигона — родная дочь Алекса… Господь мне судья. Я бы на неё прыгнул. Любой на моём месте не устоял бы ни за что. Потому что такое бывает раз в жизни. А у некоторых — только после смерти…

Рывком сорвав покрывало, я набросил его на девчонку и начал запелёнывать её, как младенца. Она не сразу поняла, что происходит. А когда поняла…

Царапины от женских ногтей, между прочим, даже у стригоев заживают медленно и мучительно.

Но я её скрутил. Обвязал поверх покрывала поясом от халата, проверил, что она не скатится на пол и не задохнётся, сунул под подушку последний оберег и пошел на негнущихся ногах вниз, в горницу.

Антигоной тоже завладело Лихо, к бабке не ходи. На каждого оно действует по-своему, пробуждая самые низменные мечты, самые сильные страсти. То, что пряталось под спудом сознания всю жизнь…

Как ей помочь ещё — я не знал.

Надо поскорее найти Алекса — пусть он и разбирается. Мелькнула ещё мысль сбегать до ведьмы Настасьи — по женскому делу ей виднее будет… Но во-первых, без клубка я её терем не найду, а во-вторых — страшно подумать что будет, если она тоже не в себе… Так что нетушки. Вот шефа отыскать — пожалуйста. Пусть сам эти конюшни разгребает…

Про Чумаря, запертого в баньке, я временно забыл. Так что курица, матрас и подушка случились с ним несколько позже.

Как ужаленный, скакал я по веранде, в тысячный раз проклиная нежелание Алекса пользоваться телефоном. Как было бы просто! Позвонил — и всё!..

Сообразил, что у Котова-то телефон есть. И бросился назад в горницу, искать свою трубу. А потом вспомнил, что с тех пор, как отдал её Алексу, ещё перед походом в лес, так больше и не видел.

Ну что ты будешь делать! Куда не кинь — всюду клин…

На веранде раздались шаги и в горницу ввалились Алекс, майор Котов и отец Онуфрий.

— Собирайся, — скомандовал шеф. — Трусы, майка, фуфайка — и на выход!

— Да что случилось-то?..

С сельчанами вроде разобрались, убийство в скиту Котов обещал расследовать конфиденциально…

— Детишек на пляже помнишь? — вместо шефа ответил батюшка. Я кивнул. — Из лагеря они. Недалече тут, на финской стороне. Я их как в чувство привёл, так сразу директору позвонил — волнуется небось, дюжина человек пропала… А там никто не отвечает.

— Может, связь плохая? — робко предположил я. — Тут сотовые через раз ловят.

— Чую: Лихо у них, — батюшка, громко топая сапожищами, прошелся по горнице. Увидел на столе штоф с самогоном, плеснул себе в чайную чашку, выпил залпом и вернулся к нам.

— Ехать надо, — подтвердил Алекс. — Проверим: если всё хорошо, батюшка ребят с острова отправит.

— А если нет?

— Вот на месте и разберёмся, — отрезал отец Онуфрий и устремился на выход.

— Стойте! — хорошо, что я вспомнил… — Там Антигона. Её тоже Лихо одолело.

— Я поднимусь, — на ходу доставая армейскую флягу — подозреваю, что со святой водой, — ответил батюшка.

Я хотел пойти с ним, но тут с улицы послышалось громкое тарахтенье двигателя, и нас с Алексом вынесло на крыльцо.

Рядом с верандой тормозила знакомая «Чайка» пронзительного небесно-голубого цвета. Как только она остановилась, с водительского места воздвиглась могучая фигура в кепке и с молотом наперевес.