Дверь вдруг с зловещим скрипом отворилась. Я вздрогнул, но тут же испытал облегчение: вернулся хозяин.

Но я ошибся. В небольшую щелку сочилась лишь глубокая лесная тьма… А потом я увидел ещё одну тень. Она вливалась в эту щелку медленно, словно бы текучий пластилин. Беззвучно, неотвратимо, страшно.

Горло вновь сдавила невидимая верёвка, в груди заболело так, словно в сердце вогнали кол. Из глубин живота начал подниматься задушенный визг. Рука сама собой подняла пистолет. Палец выжал спусковой крючок… Щелк — и тишина. Патроны кончились.

Тогда я потянулся за топором. Он, конечно, не серебряный, но холодное железо тоже на что-то годится.

Подобрав под себя ноги, я приготовился к прыжку…

Спас огонь: внезапно вспыхнув, он осветил… кота. Здоровенного такого котище, чёрного, как сажа и гладкого, как бульдог. Мускулы под шелковой шкуркой перекатывались, словно лягушки в сметане.

Из меня словно выпустили весь воздух. Облегчение накатило тёплой удушливой волной, под мышками сделалось жарко, ноги размякли.

— Кис-кис, — сказал я автоматически. А потом осторожно положил топор на пол.

Кот открыл пасть — показался яркий красный язык — и в этот момент я бы ни капли не удивился, если б животное заговорило. Но зверь лишь эффектно, как это умеют только коты, зевнул и равнодушно посмотрел сквозь меня. Морда его выражала полнейшее презрение.

Что характерно: с появлением кота, всяческие безобразия моментально прекратились. Перестали грюкать горшки, потухли желтые глаза. Тень убралась за печку и больше не высовывалась.

Настала тихая благодать.

Только огонёк продолжал вкусно потрескивать поленьями, излучая уютное сытое тепло.

Кот, глянув на меня предостерегающе, подошел к самому очагу, ещё раз зевнул, устроился поудобнее, подобрав под себя все лапы, и затих. Глаза его, вопреки всякой логике бирюзово-синие, прижмурились и остекленели.

Я тоже успокоился. И чтобы не заснуть, стал рассматривать зверя. Шерсть у него была гладкая, ухоженная, что называется, волосок к волоску. Башка громадная, круглая. На ушах, судя по шрамам, пережившим не одну баталию — кисточки. На хвосте, толстом, как полено, виднелись серебристые полоски…

Полоски эти принялись увеличиваться, завертелись, как карусель, брызнули мне в глаза… и я очнулся.

Оглушительно орали птицы. Было зябко. Костюм — и пиджак, и брюки, отсырели. Штанины неприятно липли к телу. Воздух был прозрачным, студёным, как колодезная вода, пах грибами и малиной.

На макушку мне упала холодная капля, и я открыл глаза.

Сидел я, привалившись к стволу берёзы — брюки усыпаны золотисто-коричневой пыльцой с серёжек. Трава вокруг густая, высокая, над нею качаются желтые зонтики зверобоя и сиреневые — душицы.

Рядом, прямо на дороге, стоит Чайка. Корпус сизый и серебряный от росы. Передняя дверца с водительской стороны приоткрыта, и видно, что салон пуст.

Справа мелькнуло что-то яркое, охристо-красное, и повернув голову, я увидел черепичную крышу. За ней — ещё одну и ещё.

Чайка стояла в начале деревенской улицы. Оглушительно, как на параде, орали петухи, откуда-то доносилось мычание коровы и ржание лошадей…

«Розенкрейцеровка» — чёрными яркими буквами было написано на придорожном указателе, в паре метров от меня.

Ни избушки, ни кота, ни чёрной недоброй тени в помине не было.

Поднявшись — тело так затекло, что скрипели суставы — я влез коленом на переднее сиденье Чайки и открыл бардачок. Вот они, родимые.

Пачка «Медного Всадника» была новой, с неснятой целлофановой обёрткой. Содрав её, я дрожащими пальцами вытащил сигарету, вставил фильтр между губ… И чертыхаясь, вновь полез в бардачок.

Зажигалки не было.

Я перерыл всё, всю машину, даже под сиденья заглянул. Ноль эффекта.

С ненавистью посмотрев на пачку, бросил её на сиденье. В отчаянии — что может в новом костюме быть? — хлопнул себя по бокам… В кармане пиджака что-то было. Что-то твёрдое.

Вытащил — и верно. Жестяная коробочка. Тусклая, в царапинах от долгого употребления, с небольшим замочком-защелкой. Как она ко мне попала?

В коробочке что-то негромко погромыхивало… Открыть? Крышка откинулась, и я вытаращил глаза. Спички. В коробочке лежали спички. Крупные, с толстыми желтыми головками. Кажется, такие выпускали лет сто назад, их ещё называли серными. Было их штук десять.

Достав одну, я осмотрел изделие со всех сторон. Древко было неровным, словно сработанным вручную. Капля серы покрыта прозрачным воском — от головки исходил еле заметный запах мёда.

Крепко взяв спичку двумя пальцами, я с силой провёл головкой по дверце Чайки, с внутренней стороны… Пламя вспыхнуло сразу, ослепляюще яркое, желтое, как солнце. Поспешно схватив сигарету, я прикурил — огонёк сопровождал запах серы.

Выпустил дым и от облегчения прикрыл глаза…

— Нет, ты только посмотри на него, — голос звучал совсем рядом, и был до боли знаком. — Мы, значит, трудимся не покладая рук, не зная усталости, света белого не взвидев, а он тут курит. Как не стыдно, кадет!

…Они стояли на дороге, позади Чайки. Усталые, замотанные — это было заметно по бледным лицам и мокрым по колено ногам. На щеке Алекса пламенела свежая царапина. Владимир был без пиджака, в порванном жилете. Воротничок белой рубашки его был вымазан зелёным травяным соком, пуговиц на ней не хватало.

К молоту, небрежно зажатому в костистой ладони, пристали какие-то неаппетитного вида клочки.

— Где вы были, шеф? — я подавился дымом и закашлялся. — Я проснулся ночью. Вас нет, пошел искать, заблудился…

На меня смотрели скептически.

Честно говоря, я и сам уже сомневался: а были ли мои ночные приключения наяву? И если бы не погибший костюм, не испачканные в чёрной угольной копоти пальцы и не подарок в виде коробка спичек — я бы смело диагностировал сон. Чёткий, реалистичный, но всё ж таки — сон.

— Сашхен, прости пожалуйста, но что ты несёшь? — спросил Алекс, подходя ближе. — Какая ночь? Куда ты мог ходить? Нас и не было-то всего минут десять…

— Десять? — меня накрыло. Будто я вновь сижу у очага, в тесной избушке, на стене висит медвежья шкура, а за спиной корчится лохматая тень… — Десять? Да вас половину ночи не было! Я проснулся, вокруг — темнотища. Машина пустая. Вылез — стоит мужик в камуфляже…

— Какой мужик? — быстро спросил Владимир. Молот свой он аккуратно прислонил к колесу машины, а сам вытирал лицо и руки синим носовым платком.

— Откуда я знаю? — я уже кипел, как чайник. — Сказал, в Розенкрейцеровку идёт… Я — с ним. Шли минут сорок, — бросив недоверчивый взгляд на Чайку, а затем — на указатель у дороги, я понизил голос. — Нет, правда… Мы долго шли. Не менее получаса. Минут двадцать — зуб даю. Потом я услышал крики в лесу, думал, это вы. Пошел искать. Мужик остался, а я спас медведя…

— Сашхен, ты здоров? — шеф потрогал мне лоб, тревожно заглянул в глаза… — Какой мужик? Какой медведь? Мы колесили всю ночь по просёлочным дорогам. Никак не могли найти эту деревню лукавую… Ты уснул, мы решили не будить. И только под утро… Уже светло было… Выехали к этому указателю. Решили, перед тем, как в деревню соваться, освежиться. До ветру сходить…

— С молотом? — невинно спросил я, повернувшись к Владимиру. — А у вас, шеф, револьвер ещё не остыл, я чую запах пороха. Это ж какой должен был ветер, если без молота и ширинку не расстегнуть.

— Уел нас твой напарник, — громко сказал Владимир. — Не в бровь, а в глаз.

— С молотом, или без — это не существенно, — отмахнулся Алекс. — По моим внутренним часам, нас не было около десяти минут. Когда мы уходили — Сашхен сладко посапывал на заднем сиденьи. Было к тому времени уже светло. Мы напоследок решили посмотреть эту дорогу, повернули и почти сразу увидели указатель. Остановились, чтобы разбудить тебя и привести себя в порядок.