Письмо перехваченное шпионом, от королевы к герцогу Монтелли швырнулось на стол. К сожалению они не успели его раньше прочесть.

— Я должен был заметить это раньше, — Эдмунд схватился за голову, глядя на свои руки, как будто именно они не уберегли Розалию. — Они хотели убить меня медленно, ядом. А она… она взяла удар на себя.

— Милорд, — осторожно начал Аслан, его глубокий голос напоминал треск дров в очаге. — Мы все чувствуем вашу боль. Но если вы позволите ярости затмить разум, это погубит нас.

— Ты говоришь мне ждать? — Эдмунд обернулся, его глаза сузились, словно на врага. — Пока они так легко шлют письма со смертными приговорами?

— И вы поступите как? — вмешался Вильям. — Поднимете армию сейчас? Устроите штурм? Это только ускорит их планы, милорд.

Голос Эдмунда сорвался на гортанный рык. Он с силой ударил кулаком по столу, заставив чернильницы и свитки подпрыгнуть.

— Она чуть не умерла! Она потеряла нашего ребёнка! — продолжал он, его дыхание становилось всё прерывистее. — Они убили моего наследника, и это не останется безнаказанным. Я уничтожу их, — бросил он, шагнув к Вильяму. — Сожгу их дворец, разрушу их кланы.

— Мы проиграем если так бездумно бросимся в бой, — не отступал Вильям. Его тон был резким, но холодным, словно клинок, только что выкованный. — Сейчас вы можете нанести удар в ярости. И он обрушится на всех, даже на тех, кто не причастен. Вы хотите дать это оружие против себя? У нас есть шанс, милорд. Подготовьтесь. Мы выждем момент и ударим так, что они даже не успеют понять, что произошло.

Эдмунд шагнул к столу, нависая над перехваченным посланием, словно оно могло дать ему ответ.

— Как она могла решиться? — он говорил тихо, но его голос был пропитан ненавистью. —Как посмела?

В зале стало совсем тихо. Только Аслан решился нарушить тишину.

— Мой Лорд, подумайте о миледи, — его голос был хриплым, но полным искренности. — Если вы сейчас поднимете знамёна восстания, она окажется в самой гуще пламени. Вы сможете защитить её? Сможете спасти её, если они ударят снова? Когда мы совсем не готовы к этому?

Эдмунд замер. Его плечи медленно опустились, будто вся тяжесть мира упала на них разом. Он закрыл глаза, и на миг в его мыслях возник образ Розалии, лежащей бледной, с каплями пота на лбу, но всё же живой. Её дыхание — его единственная опора.

— Ради неё, — медленно произнёс он, поднимая голову. В его голосе не было слабости, только холодная решимость. — Ради неё я сдержу этот гнев.

Аслан и Вильям переглянулись. Они знали, что Эдмунд никогда не забудет этого дня.

— Когда она будет в безопасности, — он подошёл к окну, глядя на далёкие земли, которые теперь казались чужими, — Как только я увижу, что она вне их досягаемости, я сделаю все, чтобы шаг за шагом разнести это королевство до основания. Никто не останется безнаказанным.

Его слова прозвучали как обет, клятва, которую ничто не сможет нарушить.

Аслан сделал шаг вперёд, положив руку на меч.

— Мы с вами, мой Лорд. Когда придёт час, ваше знамя поднимется над этой землёй, и враги будут сражены.

Эдмунд посмотрел на них обоих, и впервые за весь вечер в его глазах мелькнула тень благодарности.

— Тогда готовьтесь, — коротко бросил он. — Готовьтесь к тому дню, когда здесь не останется камня на камне.

В зале снова воцарилась тишина, но теперь это была тишина перед бурей.

Я не помню, как прошли последние дни. Они слились в мутный комок, где ночь и день не имели ни начала, ни конца. Был ли дождь или солнце — я не знала. Ветер мог выть за окнами, а могло быть тихо, словно природа замерла. Но мне было всё равно.

Просыпаясь утром, я лишь закрывала глаза снова, чтобы не встречать новый день. Лежать в кровати стало единственным убежищем, где я могла хотя бы скрыться от окружающего мира. Даже мысли о том, чтобы подняться, казались непосильной задачей. Тело тяготило меня, каждый вдох ощущался как груз.

Чувства? Их больше не было. Пустота засела внутри меня так глубоко, что я перестала понимать, что значит радость, боль или даже горе. Я не плакала. Не могла.

Агата приносила мне горячие настои из трав. Они пахли горько, иногда с едва заметной сладостью меда. Я едва глотала, но она настаивала:

— Госпожа, вы должны пить это. Это поможет вам вернуть силы. Здесь зверобой, крапива и ромашка.

Её руки, дрожащие от усталости, осторожно подносили к моим губам напиток. Иногда она клала на моё тело мешочки с нагретыми на камне травами, их тепло едва касалось кожи.

— Это для вашего живота, госпожа, чтобы боль ушла.

Даже когда я отводила взгляд, она терпеливо продолжала. Её голос звучал мягко, словно колыбельная, а пальцы перебирали спутанные пряди моих волос.

— Моя бедная госпожа… что же с вами сделали?

Она пыталась говорить со мной. Гладила мои руки, приносила еду: лёгкий куриный бульон или кусочек мягкого хлеба.

— Хоть немного, прошу вас, съешьте. Вашему телу нужна пища.

Я слышала её, но не отвечала. Не потому, что не хотела — я просто не могла. Словно слова застревали где-то внутри, не находя выхода. Агата тихо всхлипывала, убирая мои непослушные волосы за ухо, а потом вытирала глаза, притворяясь, что ничего не случилось.

Иногда она обмакивала тряпицу в настой шалфея и укладывала её мне на лоб.

— Это поможет вам отдохнуть, госпожа, — шептала она, вытирая мне лицо.

Я реагировала только на одно — когда Эдмунд приходил. Его присутствие пробивало сквозь мою оболочку безразличия, хотя я и не знала почему. Может, его голос, глубокий и уверенный, напоминал мне, что я ещё жива. Или, может, его взгляд, полный боли и вины, делал мои чувства чуть более реальными.

В этот вечер он пришёл, как всегда поникший. Его шаги были мягкими, но я узнала бы их из тысячи. Он сел рядом, взял мою руку. Его ладонь была тёплой, сильной, но дрожала.

— Розалия… — тихо позвал он меня. — Любовь моя, прекрати себя истерзать. Иначе я тоже не выдержу.

Его голос дрожал, но он старался говорить твёрдо.

— Эдмунд, — я заговорила впервые за много дней, мой голос был хриплым, слабым, словно принадлежал не мне. — Кто это сделал?

Он замолчал. Его пальцы слегка сжали мою ладонь, словно он хотел передать мне свою силу. Но я видела, как в его глазах что-то боролось.

— Скажи мне, — потребовала я чуть громче, повернув голову к нему. — Я должна знать.

Эдмунд провёл рукой по лицу, вздохнул и, наконец, начал говорить:

— Письмо, которое мы перехватили. Королева… Она написала его герцогу Монтелли. Они… Они хотели отравить меня. На балу. Яд должен был действовать медленно, чтобы никто не заподозрил, чья это вина.

Он замолчал, глядя на меня. Его взгляд был полон вины и боли.

— Но вместо меня… — он замедлил речь, и голос сорвался. — Этот бокал выпила ты.

Слова Эдмунда эхом отозвались в моей голове. Казалось, стены комнаты зашатались. Я молчала, не в силах осознать услышанное.

— Розалия… — он произнёс моё имя так тихо и с отчаянием. — Лучше бы этот яд выпил я. Клянусь, если бы я знал…

Его голос дрогнул, и в глазах мелькнула тень.

— Если бы погиб ты… — я неожиданно для самой себя ощутила всплеск эмоций. Слова вырывались словно сами собой. — Если бы ты погиб… Эдмунд, я бы умерла вместе с тобой.

Глаза наполнились слезами. Впервые с той ночи. И потекли рекой.

Эдмунд притянул меня к себе, его руки были крепкими, а дыхание прерывистым.

— Прости, — шептал он снова и снова. — Прости меня.

Слёзы текли по моим щекам, но внутри пустота начала заполняться чем-то новым. Чувством, которое я почти забыла. Оно было жарким, как огонь, и с каждым мгновением становилось сильнее.

— Они заплатят, Эдмунд, — мой голос был хриплым, но уверенным. — За моего ребёнка.

Эдмунд поднял голову, глядя на меня. Его взгляд был удивлённым, но в нём появилась искра надежды.

— Любовь моя, — сказал он тихо, но твёрдо. — Они заплатят. Каждый из них.