— Нет, ты слишком хитрая для этого, — сказал он хрипло, но в его голосе уже не было прежнего холодного презрения.

— Пожалуйста, — сказала я тихо, боясь разрушить это хрупкое мгновение. Чувствуя, как слёзы жгут глаза, - не причиняйте мне боли.

На секунду его глаза потемнели, но его объятия внезапно стали теплее, крепче. Я почувствовала, как он зарывается лицом в мои волосы, и сердце моё забилось быстрее. В этот момент в нем не было ни жестокости, ни злости, только тяжелое дыхание и теплое прикосновение.

Эдмунд никогда не испытывал недостатка в женском внимании. Женщины сами стремились завоевать его благосклонность, падали к ногам. Его жестокость манила их, заставляла трепетать подобно бабочкам. Но Розалия… Она была совершенно другим случаем. Одновременно раздражала и одновременно притягивала, и это выводило его из равновесия. Заставляло балансировать между безразличием и одновременно острым желание доказать, что он — её единственный выбор.

Ведь, теперь она была его женой. Его, и никого больше. Заключённый брак был не просто договором, а узами, которые связывали их судьбу. Но девушка, всё ещё оставалась девственницей…он не мог себе позволить подобное положение вещей.

В обществе, где честь мужчины измерялась в том числе властью над своей женой, его бы осмеяли, узнай кто-то об этом. Эдмунд понимал, какова цена слухов и каким разрушительным может быть их эффект. Это не только нанесло бы удар по его репутации, но и поставило бы под сомнение его авторитет.

И сейчас он смотрел на неё, словно видел впервые. Кожа под руками казалась мягче шёлка, будто бы создана искусным мастером. Запах тела напоминал о весенних лугах, где цветы распускаются под первыми лучами солнца, пробуждая томное чувство чего-то запретного. Этот аромат сводил его с ума. Он искал оправдание своему влечению, убеждая себя, что желание к столь прекрасной женщине — лишь часть его мужской природы.

Эдмунд ненавидел этот брак, ненавидел её саму. Розалия была символом его оков, символом его слабости, принудительного союза —который он не выбирал. Но когда она лежала перед ним подобным образом, хрупкая и трепетная, готовая принадлежать ему полностью, что-то внутри смягчилось. Её покорность была почти болезненной, а взгляд больших глаз, полных доверия, пробуждал в нём странное спокойствие. Прикосновения неосознанно становились мягче, движения — внимательнее, словно между его ненавистью и желанием вспыхивала борьба, которую он не мог объяснить.

Он атаковывал её губы все более жадно, горячо, с яростью и страстью. Язык, уверенно проникал в рот, заставлял задыхаться, терять контроль. Она дрожала, словно ожидая милости, и эта робкость пробуждала в нем еще большую жажду. Разум затуманивался, когда невинное тело поддавалось ему, как мягкий воск, готовый принять любую форму, что он пожелает.

Требовательно целуя её шею, плечи, грудь, оставляя влажный след по животу, касаясь горячими губами нежных бедер, и спускаясь по линии ног, он, неожиданно для него самого, нежно поцеловал её стопу. Розалия отреагировала мгновенно: спина выгнулась, а из приоткрытых губ сорвался тихий, почти невольный стон, и этот звук словно околдовал его. Её лицо раскраснелось, на щеках заиграл смущённый румянец, что принесло странное, незнакомое ранее удовлетворение. Эдмунд не привык к нежности. Ему всегда нравилось подчинять, брать грубо и властно, но только она пробуждала в нём желание быть терпеливым.

Когда Розалия почувствовала, что он собирается взять её, то инстинктивно напряглась. В памяти всплыла боль, пережитая в первой жизни, та ночь, после которой она несколько дней не могла встать с кровати, а кровотечения казались бесконечными.

— Прекрати зажиматься. - Прохрипел Эдмунд, прикоснувшись к её лицу чуть грубее, чем того хотел.

Он застонал, почувствовав её влажное тепло. Её мышцы обхватывали его с такой силой, что он едва сдержался от резкого толчка. Пальцы непроизвольно сжимали талию так крепко, что на коже остались красные пятна.

Нежное лицо исказила боль, слёзы брызнули из глаз, но она не кричала, не молила о пощаде, только вцепилась в его плечи, словно ища спасения. Эти слёзы вызвали в нём странную смесь сожаления и ярости, но желание овладеть ею, взять то, что принадлежит ему по праву, было сильнее.

— Розалия, не зажимайся так — повторил он, голос его стал ниже, спокойнее, почти утешительным. Двигаясь медленно, давая время привыкнуть.

Когда боль в её глазах начала сменяться чем-то иным, разум его помутнел, теряя контроль, теряя счёт времени. Он видел лишь её — трепет полузакрытых глаз, бледные пальцы, дрожащие губы. И это ощущение, пугающее и манящее, делало её такой желанной.

Он не понимал, почему с ней все ощущалось иначе, но эта ночь, неожиданно для него самого, превращалась в нечто новое и…удивительное.

На следующее утро Эдмунд проснулся от яркого солнечного света, пробивавшегося в комнату. Это было непривычно: в его покоях всегда царил полумрак из-за плотных тёмных штор. Он нахмурился, потянувшись, но внезапно замер, ощутив рядом что-то тёплое и нежное. Повернув голову, он увидел Розалию, мирно спящую на белоснежных простынях.

Её волосы, рассыпавшиеся по подушке, напоминали солнечные лучи, искрящиеся в утреннем свете, что не возможно было отвести взгляд.

«Как странно», подумал он, удивляясь что провёл ночь настолько спокойно и безмятежно. Обычно бессонница была его постоянной спутницей, но на этот раз он заснул так быстро и легко. Невольно задержав взгляд на её лице, он ощутил нечто неуловимое внутри себя. Стараясь не разбудить её, он тихо поднялся с постели и ушёл….

Когда я открыла глаза, первое, что я почувствовала — это ломоту в теле. Эдмунда уже не было рядом, но каждая мышца словно напоминала о прошедшей ночи с ним. Лёгкое покалывание внизу живота и усталость были слишком явными, чтобы их игнорировать. Я лежала неподвижно, ощущая, как жар разливается по щекам от воспоминаний.

Шаги за дверью заставили меня вздрогнуть. Служанки вошли в комнату, принимаясь за утреннюю рутину. Их лица, спокойные и невозмутимые, словно не замечали ничего необычного. Но я видела, как одна из них бросила быстрый взгляд на постель, где простыни были слегка смяты и украшены алыми пятнами.

Моё сердце ёкнуло. Я резко отвернулась, пытаясь спрятать пылающее лицо. Казалось, что всё вокруг кричало об этом — о том, что я стала женщиной, что я теперь его жена не только на словах.

— Доброе утро, моя Госпожа, — тихо проговорила как обычно Агата, её голос был ровным, будто она не замечала ни моего смущения, ни следов на простынях.

— Доброе утро, — выдавила я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно, хотя в душе бушевал ураган.

Когда мои ноги коснулись пола, я едва сдержала тихий стон. Всё тело ныло, движения были скованными, словно я провела ночь в бесконечном танце.

Служанки действовали уверенно и без лишних вопросов. Одна из них подошла к постели, подхватила простыни и аккуратно свернула их, будто пятна крови были самым обычным делом. Агата подала мне тёплую воду для умывания.

—Как вы себя чувствуете, моя Госпожа? — спросила

она, на лице считалось волнение.

— Всё хорошо, — быстро ответила я, опустив глаза, чувствуя, как жар поднимается от шеи к щекам.

Они заботливо подобрали для меня тёплое платье из плотной шерстяной ткани, украшенное тонкой вышивкой — осень вступала в свои права, и прохладные дни становились всё холоднее. К таким морозам ранее мне не доводилось привыкать. Когда я наконец оказалась в одетом виде, моё смущение немного улеглось. Я пыталась успокоить себя мыслью, что для них это всё обыденно, что они видели такое множество раз. Но за глаза, уверена, они часто обсуждали своих хозяев.

Ближе к обеду я оказалась во дворе замка. Я сидела, сильнее укутавшись на скамейке с книгой в руках — это был трактат об управлении поместьями, который мне недавно порекомендовал Филипп. Сомневаюсь, что скоро такие посиделки будут более возможны из-за наступающих холодов. Страницы пахли старинной бумагой и чернилами, и я с интересом вчитывалась в текст.