Я улыбнулась натянуто, чувствуя, как внутри меня растёт беспокойство.

— Вам не стоит утруждаться, — тихо сказала я, понимая, сколько хлопот доставляю всем вокруг.

Шатан усмехнулся, махнув рукой, словно отгоняя моё беспокойство.

— Это не утруждение, миледи. Это развлечение. А теперь идите отдыхать, — сказал он, —Лорд приказал вам не вылезать с постели.

Я нехотя последовала его совету.

Слух о моём недомогании, как оказалось, разлетелся быстрее ветра. Уже к полудню в покои начали стекаться дамы, большинство из которых я едва знала. Все они были дочерьми влиятельных аристократов, каждая из них представляла свою семью, и каждая видела в этих визитах не столько заботу, сколько необходимость поддерживать положение передо мной, или же моей семьей и моим мужем.

Я встретила их лежа в постели, обложенная мягкими подушками. Агата хлопотала вокруг, поправляя мои волосы и платье, чтобы я выглядела достойно, несмотря на свою слабость.

Первая гостья, юная леди Ирен, робко вошла в комнату, кутаясь в плащ из бархата. Её глаза светились состраданием, но её речь звучала так натянуто, что я могла только догадываться, насколько она желала бы оказаться в другом месте.

— Леди Розалия, я молилась за ваше здоровье, — сказала она, присаживаясь на стул у изножья кровати.

— Вы слишком добры, леди Ирен, — ответила я с вежливой улыбкой, стараясь скрыть раздражение.

Ирен начала говорить о своей семье, о последних событиях в столице, но каждое её слово звучало, как отрепетированный монолог. Едва она ушла, в покои вошла следующая дама.

Леди Кларисса, дочь графа, была полной противоположностью Ирен. Высокая, стройная, с холодным взглядом, она смотрела на меня с таким превосходством, что я почувствовала, как кровь приливает к щекам.

— Леди Розалия, слухи о вашем недомогании достигли даже замка моего отца. Желаю вам скорейшего выздоровления. — сказала она, едва поклонившись.

— Я ценю вашу заботу, — ответила я, скрывая за улыбкой холод, который почувствовала в её словах.

Кларисса долго расспрашивала меня о моём здоровье, о замке, о браке, но её вопросы были столь скользкими, что я чувствовала себя словно на допросе.

— Уверена, ваш супруг был в ужасе, узнав о вашем недомогании, — добавила она с тонкой усмешкой.

— Эдмунд всегда заботится обо мне, — ответила я, стараясь звучать твёрдо.

За ней последовали другие: каждая с улыбкой, каждая с заверениями в заботе. Но я видела в их взглядах не сострадание, а скрытую зависть или холодное равнодушие. Эти визиты казались мне пыткой, напоминанием о том, что в этом мире дружба среди знати была редкостью.

Вечером, когда последние гости покинули мои покои, я почувствовала себя истощённой. Даже лежа в постели, я устала от их лиц, от их голосов, от их выверенной, холодной любезности. Агата, заметив моё состояние, принесла чашу с тёплым отваром.

— Вам нужно отдохнуть, миледи, — сказала она мягко, поправляя покрывало.

— Я устала от этой комедии, — пробормотала я, обессиленно закрывая глаза.

Но вскоре дверь распахнулась, и я услышала знакомые шаги.

— Розалия, — раздался голос Эдмунда, и я открыла глаза. Он был рядом, склонился надо мной, нежно целуя в висок.

— Как ты? — тихо спросил он, удерживая мою руку в своей.

— Уже лучше, — ответила я, чувствуя, как его тепло окутывает меня.

— Прости, что меня не было, — продолжил он, его голос был искренним. — Мне жаль, что ты была одна.

— Я не была одна, — ответила я с горькой улыбкой. — Полдня ко мне шли визитёры.

Эдмунд нахмурился.

— Я запрещу посещать тебя, если они утомляют.

Я покачала головой.

— Не стоит. Это нужно для поддержания приличий. Но сегодня я устала даже лежа в постели.

Он осторожно провёл рукой по моим волосам, смотря на меня с нежностью.

— Тогда отдыхай. Ты моя драгоценность, и я не позволю никому тебя тревожить.

С его словами усталость отступила, и я почувствовала себя в безопасности. Его забота была для меня словно укрытие от жестокости внешнего мира, и в его глазах я нашла успокоение, которого не могла найти ни в ком другом.

Эдмунд сидел рядом, его рука ласково удерживала мою. Его тепло, его спокойствие — всё это было как якорь в бурном море. Я устроилась в его объятиях, ощущая, как его сердце бьётся ровно и уверенно.

— Я чувствую себя виноватой, — тихо сказала я.

Он чуть склонился ко мне, его взгляд был полон вопроса.

— Шатан, — продолжила я. — Не стоило заставлять его целый день стоять у моей двери. Учитывая его характер, он, должно быть, извёлся от необходимости сидеть на месте.

Эдмунд хмыкнул, его голос, низкий и спокойный, наполнил комнату:

— Ты недооцениваешь Шатана. Он умеет терпеть, когда это необходимо. А в твоей защите сейчас нет ничего важнее.

— Почему? — спросила я, ощущая, как внутри вспыхивает тревога. — Я в полной безопасности, разве нет?

Он на мгновение замолчал, а затем ответил:

— Королевский замок — не то место, где можно расслабиться, Розалия. Опасность может поджидать там, откуда не ждёшь.

Я сглотнула, ощущая, как его слова добавляют вес к моим собственным страхам. Но я подавила тревогу, стараясь не думать о том, что может произойти. В глубине души я знала, что он прав.

Несколько минут мы сидели в тишине, и только потрескивание свечей нарушало её. Я перебирала свои мысли, пока, наконец, не решилась поделиться тем, что давно терзало меня.

— Эдмунд, — прошептала я, — а что, если я… не справлюсь?

Он опустил взгляд на меня, его брови слегка сошлись на переносице.

— С чем?

— С ребёнком, — призналась я. Слова дались с трудом, словно это признание оголило все мои страхи. — Что, если я буду плохой матерью?

Он мягко коснулся моего лица, заставляя меня посмотреть ему в глаза.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что… потому что у меня никогда не было примера, — ответила я, с трудом сдерживая слёзы. — Моё детство… ты знаешь, каким оно было. Постоянные унижения. Я боюсь, что просто не знаю, как любить правильно.

Его взгляд потемнел, и я увидела в нём боль, которую он, казалось, скрывал долгое время.

— Ты уже знаешь, как любить, — сказал он тихо. — Ты знаешь, как это — бороться за себя. Ты выжила там, не запятнав свою светлую душу. А любовь… любовь приходит естественно, когда ты чувствуешь, что есть за что бороться.

— Но я боюсь, — продолжила я, уже не сдерживая слёз. — Боюсь, что сделаю что-то не так, что мой ребёнок будет страдать из-за моих ошибок.

Эдмунд замолчал, его дыхание стало глубже. Затем он заговорил, голос был тихим, но полным скрытой боли:

— Ты не одна такая, Розалия.

Я подняла на него удивлённый взгляд, не ожидая услышать такие слова.

— О чём ты?

Его глаза, обычно спокойные, теперь отражали нечто тёмное и горькое.

— Моя мать… она была служанкой во дворце, — начал он. — Её жизнь изменилась в тот момент, когда король решил, что имеет право на всё, что ему заблагорассудится. Я стал последствием его воли.

Я замерла, не в силах произнести ни слова.

— Её заперли в замке, как пленницу. Она потеряла всё: свободу, любимого человека, а вместе с этим и смысл жить. — Его голос дрогнул. — Она смотрела на меня, и каждый мой жест напоминал ей о короле. Я был для неё не ребёнком, а живым напоминанием. Всю свою ненависть она направила на меня.

Он горько усмехнулся, его лицо напряглось от воспоминаний.

— Я не понимал этого, тянулся к маминой любви. А Король. Он никогда не видел во мне сына. Для него я был случайность, которой при необходимости можно воспользоваться. Я ненавидел его с детства. А моя мать… — его голос стал тише, — она покончила с собой, оставив меня одного.

Мои слёзы потекли без остановки. Его слова разрывали мне сердце.

— Я не знал, что такое любовь, Розалия. Я рос среди ненависти, презрения и пустоты. Но даже тогда я клялся себе, что если у меня будет ребёнок, то он никогда не узнает, что значит быть ненужным.