Время текло неумолимо в суровых стенах замка, чье величие терялось за тяжёлыми тучами, предвестниками надвигающегося ужаса. 1540 год принес с собой Месяц освобождения — эпоху, что запомнилась каждому жителю королевства кровавым отпечатком на стенах, дорогах и душах.

Он был известен как Эдмунд Дюран, бастард короля, чей статус рождённого вне брака отравляли его сердце ядом ненависти и жажды власти. В свои двадцать шесть лет он был воплощением безумной красоты и жестокости, сочетанием притягательной внешности и ледяного сердца. Высокий, безупречно сложенный, с угольно-черными волосами, что ниспадали, как тень смерти на его плечи, и глазами, как ледяные глубины озера — синие, суровые, как сама смерть. В чертах его лица, резких и четких, словно вырезанных мастером из мрамора, отражалась аристократическая порода, но вместе с тем и холодная, беспощадная натура.

Эдмунд возненавидел всё, что воплощал его отец, царствующая особа, чье имя и титул были лишь очередной целью на его пути. И когда он осознал силу своих сторонников, когда собрал воедино свою армию — жестоких и преданных людей, готовых следовать за ним, — он поднял знамя бунта. Вспыхнула война. Она вспыхнула, как пожар в лесу, охватив земли королевства, и в этот момент началась долгая агония всех его «братьев и сестёр» — единокровных наследников трона, что жили в роскоши и безопасности, но были обречены на смерть от его руки.

Месяц освобождения стал началом конца для многих знатных семей, таких как Севрин, Валарис, Монтелли, а также Вальмон— самых близко приближенных к королю, а также его личных советников и верных союзников. Эдмунд, со своей жестокостью и методичностью, подобно хищнику, выискивал каждого члена этих семей, обрывая жизни не только мужчин, но и женщин, детей, даже стариков. Ни один член семьи не избежал его суда. Он прибыл в их поместья, его люди разрывали двери, вырывая последних из их укрытий, и холодные стены замков окрасились кровью.

Каждый из его братьев боролся до последнего вздоха, но Эдмунд был неумолим. Один за другим они пытались организовать защиту, укрыться за мощью своих родов, но это оказалось тщетно. В каждом из них он видел призрак своего собственного прошлого, его ненависть к отцу лишь подстёгивала его желание уничтожить всех, кто осмелился называться детьми короля.

И когда королевские войска рухнули перед натиском Эдмунда, когда последние всполохи сопротивления погасли, и королевство вновь ожило, народ с облегчением назвал этот период временем расцвета.

Вы спросите, а кто я такая? Меня зовут Розалия Вальмон, дочь герцога Вальмона, рожденная в семье, где меня никогда не любили. Я - та, кто когда-то наивно верила в надежду счасливого брака, но оказалась в темноте, на коленях, с разбитой душой и сердцем. А передо мной, словно воплощение самой смерти, стоял мой законный муж - Эдмунд Дюран.

Мужчина, чьё имя вызывало ужас и ненависть, тот, кто уничтожил всех, кого я когда-то знала. Он вырезал всю мою семью, оставив меня сломленную и беспомощную.

Я стояла на коленях, чувствуя, как холодная, сырая плитка коридора обжигает мои колени. Грохот грома раздавался за стенами замка, и дождь безжалостно лился с небес, словно сама природа оплакивала мою участь. Темные тени плясали по камням, отражая ту хаотичную боль, что бушевала внутри меня.

Каждый звук, каждый отблеск молнии казались предвестниками конца, словно сама смерть присоединилась к этой трагедии, подчеркивая её финальный аккорд.

Эдмунд смотрел на меня сверху вниз с тем жутким выражением, в котором читалась лишь жажда убийства. Его голос прорезал тишину, холодный и насмешливый:

— Подними голову, Розалия. Прими свою смерть с достоинством... хотя бы как моя жена.

Слова, полные презрения и жестокости, отозвались эхом в моем сознании. Я почувствовала, как страх сковал мое тело, превращая меня в застывшую статую, не способную ни бежать, ни сопротивляться. Перед глазами пронеслись обрывки прошлого, горькие воспоминания о моей жизни, в которой не было ни капли счастья.

Я была нежеланной дочерью, безразличной для своей семьи, и теперь стала ненужной женой для человека, который должен был стать моим защитником, но обернулся моим палачом.

Что осталось от меня? Лишь жалкое, пустое существование. В этот момент я поняла, что смерть для меня — это не конец, а освобождение.

Медленно, через силу, я подняла голову, взглянув прямо в глаза своему убийце. В его взгляде я не увидела ни капли жалости, лишь холодную решимость и удовлетворение от предстоящего акта. В этот момент страх исчез, оставив лишь пустоту и странное чувство облегчения.

Его клинок вошел в мою грудную клетку с пугающей лёгкостью, словно я была не живым существом, из крови и плоти, а тряпичной куклой. Острая, жгучая боль пронзила тело, и я ощутила, как жизнь медленно покидает меня. Гром гремел за окнами, словно сам мир содрогнулся от жестокости моего палача.

Я упала на пол, чувствуя, как вокруг меня растекается тёплая, липкая кровь, поглощая меня, затягивая в безмолвную пустоту.

Моя последняя мысль была о том, что, возможно, я наконец обрету покой...

Я очнулась, задыхаясь, от боли, словно пламя пожирало меня изнутри. Последнее, что помнила, — холодные, безжалостные глаза моего мужа, Эдмунда Дюран, занесшего надо мной меч и свою последнюю мысль: «Это конец». Но когда я открыла глаза, вокруг не было ни темницы, ни следов ужасающей смерти. Вместо этого я сощурилась от света, пробивающегося сквозь занавеси и мягкие шелка постели.

Не успела я прийти в себя, как дверь тихо приоткрылась, и в комнату вошла молодая женщина, преклоняя голову.

— Моя госпожа, пора вставать, — почтительно сказала она, слегка склонившись. — Сегодня ваш день… День свадьбы с лордом Дюран.

Слова служанки отозвались эхом в голове, а глаза расширились от шока. Свадьба. День, когда она станет женой того, кто однажды принесёт ей погибель. Я с трудом удержалась от того, чтобы не вскрикнуть, сдерживая накативший страх от пережитого.

Я ошутила хлопотание вокруг себя и почувствовала, как чьи-то осторожные руки поднимают одеяло. Всё казалось таким реальным, что на миг я позабыла, что произошло. Передо мной склонилась моя преданная служанка — Агата, тридцатилетняя женщина с ласковым взглядом, чьё лицо всегда выражало искреннюю заботу. Её доброта была для меня как тёплый луч света в холодном, равнодушном мире, ведь она была рядом со мной с самого детства. Я могла доверить ей любые тайны и мысли, знала, что в её глазах я не буду ни за что осуждена. Именно она была единственным человеком, кто утешал меня в тяжёлые моменты, когда ни отец, ни братья не обращали на меня внимания.

Но сейчас я не могла отвести от неё взгляда. Передо мной стояла именно ЖИВАЯ Агата — та самая, которую я когда-то видела истекающей кровью на каменном полу, когда она до последнего вздоха защищала меня. Её смерть была жестокой и бесчеловечной, и образ её окровавленного тела не покидал моё сознание. Как это возможно? Как она вновь стоит передо мной, заботится обо мне, словно ничего не произошло?

Агата заметила мой затуманенный взгляд и улыбнулась.

— Леди Розалия, вы сегодня особенно прекрасны. Взгляните на своё свадебное платье! Оно — воплощение элегантности и грации.

Я обвела взглядом свою комнату, чувствуя, как в груди затрепетали непонятные эмоции. Всё вокруг было знакомым: резная деревянная мебель с искусной резьбой, широкая кровать с балдахином, массивный шкаф с несколькими, но изысканными платьями.

Агата прервала мои мысли, помогая мне умыться, аккуратно обтирая мое лицо влажной тканью. Затем она принесла поднос с завтраком — простым, но сытным. Я заставила себя съесть хоть немного, чувствуя, как возвращаются силы.

Отец, герцог Вальмон, не считал меня важной частью семьи. Я была лишь дочерью, рожденной от матери, которую он потерял в день моего рождения, от женщины которую он никогда не любил. Отец вскоре нашёл утешение в другой, женившись на знатной даме по имени Констансия, которая подарила ему двух сыновей — истинных наследников. Мои братья, гордость семьи, всегда окруженные прислугой, словно были драгоценными камнями, в то время как я оставалась в тени. Агата была моей единственной служанкой, но её преданности и заботы хватило, чтобы согреть моё сердце. Она была для меня больше, чем просто прислуга. Она была моей семьей, единственной семьей.