— Если тебя это утешит, погибшая не твоя невеста, — сказала Элеон. — Вениамина осталась дома, в царство Кукольника попала Анна, ее двойник. Ты их спутал, а Анна боялась признаться. Теперь ты знаешь правду. А она мертва.

Анджелос посмотрел на Элеон.

— Почему она мне не сказала? Я бы… я бы понял. Это ведь я ошибся, а не она решила меня обмануть.

— Тебе подходит твое имя, — вдруг сказала Элеон. — Ты хороший.

Анджелос рассмеялся.

— И ты туда же? — спросил он. — Неужели я произвожу столь плохое впечатление?! На самом деле это сложно — оставаться хорошим… То есть поддерживать кого-то, а не срываться на него. Сложно видеть недостатки в людях и не ненавидеть их за это.

— Да, понимаю…

— Ты? — Анджелос нахмурился. — Ты обычно, наверное, другая. А сейчас выглядишь разбитой. Что?.. Что случилось у тебя?

— А ты выглядишь нехорошо. Кажется, лихорадка начинается. Давай, я верну пальто.

Анджелос не принял его. Тогда Элеон предложила развести хотя бы костер. Она нашла мусор, приоткрыла дверь, но не знала, как добыть огонь. Девушка попробовала извлечь молнию. Но у нее это получилось лишь раз в жизни и то не сегодня. Тогда костер разжег Анджелос. Он щелкнул, и на конце его пальца загорелось пламя.

— Так ты тоже колдун?

— Нет… всё это ерунда. Мы с мальчишками развлекались… так же, как плюют или свистят… Для настоящей магии нужно много учиться.

Костер разгорелся. Анджелос молчал. Элеон тоже. Что с тобой случилось? Что случилось? Многое. С чего бы начать? С Юджина, с дневников или того, что сделали родители… Всё это такие глупости! Глупости… А ее раздирало на части, и она даже до конца не осознавала, почему умирает внутри. Понять бы…

Нет! Слишком больно. Невыносимо. Хочется расплакаться в чью-нибудь жилетку.

Нет, нет! Молчи. Анджелос не сможет это слушать. У него умерла Анна. Это эгоистично.

Но… Тревога охватила Элеон с головой. Девушка вскочила с места, стала ходить, пыталась успокоить дыхание, но не выходило. А плевать! Элеон вытащила из кармана дневник и, не глядя, дала его Анджелосу. Он удивленно взглянул на девушку.

— Это писал мой брат… Там то, кто я есть, — сказала Элеон и отвернулась от юноши. — Надеюсь, ты по-билийскому умеешь читать?

— Ну, мы с… Анной ведь как-то говорили со всеми вами. Причем, по-моему, у меня даже нет акцента, — Анджелос попытался пошутить. — И я читал книги в библиотеке.

— Точно. Но вообще всё равно заметно, что ты иностранец. Несколько гласных по-другому произносишь.

— Ну вот.

Анджелос мягко улыбнулся девушке и открыл дневники. Элеон вздрогнула, снова отвернулась, а затем, чтобы не оставаться один на один со своими мыслями, заговорила:

— Я ведь думала, что я уродец какой, — Анджелос посмотрел на девушку, затем снова в дневник, — когда брат оставил меня среди людей, а потом я влюбилась в такого же, как я. Юджина. Он был моим женихом. И он причинил мне так много боли, но я продолжала его любить… очень много лет. Ах, точно. Всего лишь год. Но он длился как четыре или пять. — Она вздохнула. — Я отдавала ему всю себя, чтобы… чтобы… Я забыла зачем. Наверное, не знаю… Просто это одиночество… невыносимо. Это как словно… ты тонешь в океане и потому цепляешься за любое спасение.

— Да, понимаю. — Элеон обернулась. — Но я бы предпочел потонуть, — добавил Анджелос.

— А я и потонула. — Девушка снова отвернулась, обхватила свои плечи руками. — Смотрю и не узнаю себя. Я потерялась и не знаю, как найтись. В том сне… когда я была внутри паука, я видела сон.

— Да, Корнелия говорила, что куклы умеют дурманить разум.

— Да, но в том сне, — продолжала Элеон, — я, кажется, была собой. Во мне кипела жизнь, и я хотела назвать свое имя, но всё обрушилось, и мне…

— Какое имя?

— Мне страшно его сказать. — Она посмотрела на Анджелоса, а он — ей в глаза. — Но это не тот страх, который нужно перебороть. Нет, если бы всё было так просто. Я боюсь, потому что не знаю, что будет. Не понимаю, кем я должна быть и что делать. Я ведь считала, что, жертвуя собой ради Юджина, поступаю хорошо. А сейчас… я ни в чем не уверена. Когда черное — это белое, а белое — черное, а все промежутки непонятных цветов. Вот стоит ли раскрыться родителям или станет только хуже? Я пытаюсь найти ответы, но не выходит!

Элеон молящим взглядом посмотрела в глаза Анджелоса, но не увидела там ничего. Что-то внутри оборвалось. Девушка снова заходила по темной комнате, заламывая пальцы.

— Мне кажется, — проговорил Анджелос. Элеон тут же взглянула на него и замерла. — Мне кажется, — повторился он, не глядя на девушку, — то, чего мы больше всего боимся, мы и должны сделать. То есть я, конечно, многого не понимаю в вашей ситуации… И, по-моему, твой брат любит преувеличивать… Но, если ты ищешь ответы в себе и не находишь, ты их и не найдешь в себе. — Он посмотрел на девушку. — И если тебя это мучает, то и не перестанет.

Элеон так и глядела на Анджелоса, замерев. Затем проговорила:

— Спасибо. Я не уверена, что ты прав, но… спасибо.

Внутри у Анджелоса всё похолодело, он снова опустил взгляд и еле выговорил:

— За что же?

— Ты выслушал. И тебе всё это не показалось глупым и жалким.

— А могло? — резко ответил он. — Ненавижу, когда чужие беды высмеивают и даже начинают обвинять. — В глазах его сверкнула злость. — При этом в чем угодно. Слишком эмоциональный! Слишком замкнут! Слишком наглый! А теперь недостаточно смелый... И это место. — Он обвел взглядом комнату. — Здесь всё так же. Джудо забрали за обжорство. Тебя за отчаяние. Вроде как наказание за грехи… «грехи» — какое отвратительное слово! Уверен, каждый, кто сюда попадал, втайне знал, за что его мучают, за что ему это проклятие. И да, в этом есть доля правда. Все мы в этом аду из-за себя же: из-за того, что напились в хлам, из-за дурацкой любви или наивности… Но это не значит, что мы заслуживаем, чтобы нас убивали и делали с нами эти ужасные вещи!

Анджелос злился. Элеон хотела ему что-то сказать, но не находила слов. Она подсела к юноше. Надо то ли обнять его, то ли погладить по голове. Глупо, глупо! Девушка вдохнула и осторожно спросила:

— Ты сказал: каждый знал, почему проклят. Ты себя имел в виду?

Анджелос весь напрягся и устремил взгляд в пол.

— Проклятий не существует. Это выдумка.

— А если бы было правдой?

Юноша посмотрел на Элеон, затем снова вниз.

— Хорошо, — проговорил он. — Это не совсем проклятие. Это… Не знаю, как назвать. Был случай из детства. Мы издевались над одной отвратительной старухой. Вдруг всё начало трястись, ветер забушевал. Даже дышать тяжело стало. А старуха с особым бешенством осыпала меня ругательствами, какими-то проклятьями — уже не помню их. Она с чего-то решила, будто я издевался над ней потому, что она уродлива. Помню, ведьма сказала мне: «Будь ты некрасив, тебя бы тоже никто не любил». Но я смеялся над ней не поэтому. Она была отвратительной внутри: всегда злая, желала другим плохое. Когда люди что-то ненавидят в себе, они уверены, что и окружающие в них это не терпят. И чаще всего таких, как эта ведьма, не переубедить. Она меня тогда жутко испугала. Я ведь чуть не погиб. И не меня одного. Отец казнил старуху тогда. А через полгода умерла моя мама. Она заболела, потому что считала — проклятье сбудется, и из-за меня переживала. Но проклятия — всего лишь слова. Они действуют, только если в них веришь.

— Тогда, следуя твоей логики, ты бы попал сюда, только если бы… — Элеон запнулась и начала говорить тише: — верил в проклятие.

— Да, получается так. — Анджелос посмотрел на девушку.

Подростки услышали музыку. Концерт начался. Элеон некоторое время молчала, затем собралась с силами и произнесла:

— Если мы останемся здесь — умрем, и девочки тоже. Надо вернуться и прикончить тварь.

— Туда? Нет, уж лучше подыхать в этой беспросветной… дыре.

Анджелос опустил голову и старался не слышать музыку. Тошнило. Температура, кажется, чуть спала. Но голова кружилась и болела. Слишком сильно его бросил Повар об стену.