Пока заря ещё освещала окрестности, Антоний разместил солдат под кустами, между камней и под навесами, где хранились сено и дрова.

– Все должны держать наготове заряженные пистолеты, – приказал он. – Может оказаться, что будет некогда их заряжать, когда гад нападёт. Никто, Боже упаси, не должен спать – потому что заснувший на посту может легко проснуться уже в аду, от жара адского пламени.

Я не знаток стратегий и тактик, но план Антония показался мне действенным.

Разместив людей, мой принц подошёл ко мне. Я умылся и теперь смачивал ледяной колодезной водою платок и выжимал воду на раненое плечо. Холод утишал жар и приносил истинное блаженство.

– Тебе лучше? – спросил Антоний. – Я хочу остаться с тобой. Ты будешь спать, а я посторожу, чтобы летающие бесы не унесли моего духовника. Они непременно позарятся: ведь никто и никогда не учил бедняг добру, а им, верно, хочется быть добродетельными.

Я устал, но мне достало ума не рассердиться на его кощунственную болтовню: Антоний выдал шуточку такого рода, какими обменивался со своими несчастными дружками, пока они ещё были живы.

– Спасибо за заботу, – отвечал я ему в тон. – Вряд ли мне удастся заснуть. Этот жар создаёт представление об огне адском – и я намерен просить Господа, чтобы представление осталось лишь умозрительным.

Антоний сел рядом со мною и принялся заряжать пистолеты. У него оказалось шесть пистолетов и целый запас пороха и пуль. Я подумал, что он намерен сделать сразу столько выстрелов, сколько успеет.

– Если ты не собираешься спать, – сказал он, засыпая порох в пистолетный ствол, – может, расскажешь мне что-нибудь?

Так дитя просит наставника о сказке; я невольно улыбнулся, несмотря на боль.

– Из Писания? Хочешь, прочту что-нибудь вслух?

– Лучше из истории, – сказал Антоний. – Как о Фредерике Святом. Я не охотник слушать чтение из Писания: мы же не в церкви. После молитвы, да?

Вероятно, его наивная жестокость должна бы была раздражать меня – но я отлично понимал, что в ней сейчас нет, по крайней мере, злого умысла. Антоний сочувствовал мне, как мог – но его возможности не простирались так далеко, чтобы он позволил мне передохнуть и хоть отчасти прийти в себя.

Он выжидающе смотрел на меня. Что я мог ответить!

Не годится требовать от детей, – даже от взрослых с детской душою – чтобы они, подобно взрослым, проникали умом в побуждения и чувства других. Надобно судить их поступки по намерениям – а намерения Антония были наилучшими: он желал окончательно помириться со мною.

Я стал рассказывать, выбрав житие Блаженного Иеронима.

Антоний слушал с живым любопытством, забыв пистолет на коленях. Впрочем, тяжёлый дневной переход, очевидно, утомил и его – спустя небольшое время принц глотал зевки и по временам встряхивал головой, изо всех сил борясь со сном.

– Ты засыпаешь, – сказал я, дойдя до встречи Иеронима с государем Прибережья и изрядно устав от речей. – Поспи, это ничему не помешает. Я разбужу тебя, если на деревню нападут.

Антоний сдунул чёлку со лба.

– Брось, – возразил он запальчиво. – Ты не солдат, а я отвечаю за успех операции. Ветер рассчитывал на меня!

Весь вид Антония выражал решимость и волю – но мне казалось безмерно тяжело принимать его всерьёз. Он говорил, как маленький послушник, который намерен предаться бдению, дабы разбудить наставника на всенощную – и полон героической готовности не спать, что бы ни сталось. Я с трудом скрыл улыбку, несмотря на всю опасность нашего положения.

– Неужели ты думаешь, что я могу подвести тебя и погубить многих людей, принц? – сказал я, стараясь сохранить хотя бы внешнюю серьёзность. – Ты должен хоть немного отдохнуть. Клянусь, я разбужу тебя при первом подозрительном шорохе.

И принц, как я и ожидал, отдал мне ответственность с облегчением и радостью. Он улыбнулся сонно и благодарно, сей же момент растянулся на траве и заснул, едва закрыв глаза.

Я остался смотреть, как в горы идёт ночь.

Рана оказалась весьма надёжным средством от случайной дремоты. Любое неловкое движение отдавалось в плече горячим ударом – и я не мог не счесть это удобным для бдения. Отвлекая себя от боли, я вспоминал прекрасные тексты из древних вечерних молений Святой Агнессы и наблюдал, как белёсый перевёрнутый серпик месяца наливается золотом, а от него блещет и покрытый снегами горный пик вдалеке, а тёмная синева, разливаясь с запада, медленно топит в себе небосвод. Воздух, напоённый пряным ароматом горных трав, был сладок и свеж. Мир полнился сонным покоем; не только люди, но и брехливые деревенские псы угомонились и улеглись. Тишину нарушали лишь мерные цокающие звуки, вероятно, издаваемые какой-то насекомою тварью. Время шло, и чем более его проходило, тем явственней мне казалось, что война – это неправда.

Слишком тяжело принималось душою, что в этих горах, окутанных прозрачной туманной дымкой, дремлющих в свежей тиши, могут происходить отвратительные события, а люди и нелюди льют здесь кровь легче, чем воду. Мне было грустно, нервно; я не мог взять в толк, как в виду этих бездонных и осиянных бархатных небес может вообще существовать зло…

Рааш-Сайе скользнул ко мне в лунном сиянии, подобно тени.

– Дитя солнца, – окликнул он меня еле слышно, как язычника-огнепоклонника. – Глянь на небо – прибывают гости.

Я взглянул по направлению его взгляда; зрение дракона превосходило моё остротой, но и мне померещились еле заметные тёмные точки, во множестве мелькающие в синей глубине небес. Тучи разошлись вовсе; лунное сияние выдало приближение чужаков.

– Рааш-Сайе, – спросил я, – это точно не драконы?

– Никто из моих товарищей не летает так, – отвечал он с отрицательным жестом. – Присмотрись.

Я кивнул. Если знать, на что обращать внимание, никто не спутал бы бесов с драконами: если полёт первых напоминал угловатые и резкие рывки вверх-вниз, подобные нетопырьим, то вторые парили подобно орлам, опираясь на ветер широкими раскинутыми медными крыльями.

Я тряхнул за плечо Антония, и он, мгновенно проснувшись, к чести своей, тут же сообразил, в чём дело.

– Скажи Тополю, – приказал он, – пусть оповестит солдат. Мы начинаем.

Я повторил приказ – и дракон неслышно растаял во тьме.

Надо отдать должное солдатам: они умели воевать не только с несчастными горожанами. Бесы не заподозрили засады до самого последнего момента. Пара их опустилась у самой изгороди, в тени которой притаились мы с Антонием; я отлично разглядел их мерзкие тела, обрисованные лунным светом, как белилами.

Отвратительную морду с крохотными, горящими красным глазками и вздёрнутым рылом, над которым топорщилась тугая складка толстой кожи, обрамляли лопухи ушей, полупрозрачные, с чёрною кровью, заметной в змеящихся жилках. Нагие жилистые тела кое-где поросли жёстким волосом, перепончатые крылья с когтями на сгибах, очевидно, не могли служить им вместо рук, зато лапы с гибкими чешуйчатыми когтистыми пальцами оказались неестественно и гадко подвижны, куда подвижнее человеческих ног.

Всё это я увидал в момент – и тогда мне показалось, что тяжело представить себе более гнусных существ. Око у меня в ладони полыхнуло пламенем Взора Божьего так ярко, что вокруг озарились трава и ветви кустов – но бесы, следившие за домом, не заметили света у себя за спиной.

Негромко скрипуче вереща и хихикая, твари двинулись к его дверям то ли птичьей, то ли обезьяньей прискочкой. Вот тут-то выстрел, показавшийся в тишине оглушительным, и ударил около самого моего уха.

Череп чудовища, оказавшегося ближе к нам, разлетелся ошмётками, как расколотая тыква. Второй бес резко обернулся, захлопал крыльями и ринулся к Антонию, стоящему с двумя пистолетами в руках.

Принц выстрелил снова, влепив пулю между красными огоньками глаз – и тварь рухнула с яростным и удивлённым воплем.

Выстрелы Антония услышали солдаты, это послужило сигналом к началу сражения – пальба, визг и скрип тварей, вопли и шум крыльев в единый миг убили ночную тишину.