Чужой рванулся вперёд, чтобы схватить Кирри за грудки, но Кирри ждал этого и увернулся. Чужой фыркнул, как взбешённый буйвол, и его кулак скользнул Кирри по скуле. Кирри чуть растерялся, думая, можно ли делать с чужим то, чему его учил Илья – ведь это удары для врагов, а не для учёных или пилота со станции – и еле успел уклониться. Чужой злобно рассмеялся – Кирри принял решение и врезал ему в челюсть, разбив костяшки пальцев…

– Вы что, с ума посходили! – рявкнул Илья под самым ухом.

Бойцы отпрянули друг от друга, тяжело дыша и всё ещё сжимая кулаки.

– Стас, тебе делать нечего? – продолжал Илья, подходя. – Что случилось?

– Таких аборигенов в клетке держать надо, – буркнул Стас. – Ты, я слышал, хочешь его на Землю взять, а он и тут на людей бросается. Я, знаешь, не этнограф, чтобы подбирать ключи к аборигенскому непостижимому внутреннему миру. И на Земле не все будут этнографами, так что подумай хорошенько, стоит ли.

– Ты чего задираешься, зайка? – спросил Илья у Кирри, резко сменив тон.

Драку он видел на экране камер слежения, а слов ему было не слышно, подумал Кирри. Он подобрал пояс с ножом и пожал плечами, чувствуя ужасающую тоску.

– Видимо, меня надо держать в клетке, – сказал Кирри, застегнул пояс, поднял контейнер и пошёл в лабораторию.

– Ведёт себя, как стервозная баба, – сплюнул Стас у него за спиной, а Илья сказал:

– Реагируешь на инстинктивное поведение ксеноморфа, как на подначки дворового хулигана…

Больше Кирри ничего не слышал. Он принёс в лабораторию материал, сел в кресло, подтянув ноги к груди, уткнулся лицом в колени и вцепился зубами в ладонь, чтобы не разрыдаться.

Инстинктивное поведение.

Работаю белой мышкой. Эволюционный вывих. Из дикого племени. Экспериментальный образец.

И надо бы сбежать отсюда, пока одиночество и тоска ещё не довели до тихого сумасшествия, но даже если Кирри удастся пройти пешком и в одиночку по безводной пустыне с её драконами и прыгунами, жарой днём, холодом ночью и жаждой круглые сутки – с чем он придёт в Добрую Тень? Переросток, который шлялся три года неизвестно где. Старше всех – кто захочет сразиться с ним? Почему ты до сих пор одинок, дылда? И почему ты до сих пор – никто?

Или надо идти в Лянчин? Ах, если бы Кирри ещё не поумнел за эти три года и не понял с беспредельной ясностью, что в Лянчине его участь будет ещё плачевнее! Здесь дикарь и там дикарь – но здесь, по крайней мере, не рабыня…

Отец-Мать, подумал Кирри, как в детстве, я так хочу домой! Позволь мне вернуться домой и жить среди людей, как человек! Голодно, тяжело, грязно – но рядом с тем, кто будет меня любить и не станет считать ручным животным. Я не создан жить с чужими! Чужим хорошо жить с себе подобными – а я…

По мне они диссертации пишут.

Пришёл Илья, присел рядом, погладил по голове:

– Кирька, не бери в голову, Стас просто вести себя не умеет.

Стас просто честно выдал то, что все думают и помалкивают, подумал Кирри, а вслух сказал:

– Прости, Илья. Я в порядке. Я не злюсь и не огорчаюсь. Мы просто случайно поссорились. Я в Поре, ты же знаешь – меня несёт иногда. Инстинктивное поведение, ты же сказал… Но я не злюсь на Стаса, не подумай.

И всё. Илья всему поверил.

– Ты молодчина, зайка, – сказал он весело. – Помоги мне распаковать эти богатства?

Кирри кивнул и встал.

Тебя я люблю, думал он. Тебе я благодарен. Иногда ты почти похож на моего отца. Но даже ты – чужой. И мне придётся найти способ уйти отсюда – и от тебя – иначе случится что-нибудь плохое.

С тех пор он старался держаться как можно дальше от чужих. Когда партия с Земли улетела, пообещав прислать замену, а на станции остался только Илья, Кирри порадовался. Он был по-прежнему очень аккуратен и внимателен – а по ночам, когда Илья спал и на станции горел только дежурный свет, Кирри подолгу сидел перед мониторами слежения, глядя в чёрное безмолвие пустыни, чуть тронутое лунными бликами, и представляя себе запах остывшего песка и мрака. Ему было щемяще страшно – и до боли хотелось подняться на поверхность и идти, пока несут ноги. Куда глаза глядят.

К Хундуну мы подъезжаем, когда побагровевший солнечный диск уже лежит на горизонте.

Дорога сравнительно спокойна: весна, народ занят полевыми работами, мало кому надо из деревни в город. Нам встречаются только плебеи, которые привычно шарахаются по обочинам, не рассматривая наш отряд, да небогатые торговцы, везущие из города к окрестностям всякую всячину – они тоже дёргают лошадей к обочине и не поднимают глаз.

Приграничье осталось позади; патрули встречаются реже. Лянчин цветёт, Лянчин весь покрыт белой кипенью миндаля, алыми сполохами деревьев т-чень и жёлтыми пушистыми облаками златоцветника, который растёт по берегам каналов – вода несёт сладкую жёлтую пыль. Дикий миндаль, кустарник, а не дерево, почти такой же пышный, как и культурный, цветёт розоватыми цветами, растущими целыми гроздьями; его такое множество, что издали заросли напоминают взбитый клубничный крем. Лянчин выглядит мирно и прекрасно – странно думать о человеческих распрях, любуясь этим мирным цветением.

Анну считает, что в город на ночь глядя нам не надо – пока ни к чему привлекать к себе лишнее внимание – и наш отряд располагается в помещении придорожного постоялого двора. Хозяин заведения, немолодой полный человек, я бы сказал, с бакенбардами, искренне любезен: с одной стороны, мы, сомнительная компания, слишком большая, чтобы быть безопасной, разогнали всех постояльцев в две минуты – но с другой, с нами аж трое Львят, и мы намерены заплатить за постой деньгами.

Правда, не очень щедро. Львята могут и вовсе не платить, а волки теоретически должны бы, но практически берут даром всё, что захотят. Поэтому, когда Анну и Эткуру бросают на стойку перед хозяином пару золотых «солнышек», хозяин кланяется так, что едва не встречает ту же стойку лбом: золото! Всё окупится, даже вооружённые девочки и съеденный целым табуном боевых коней стратегический запас «кукурузы».

Постоялый двор после трактиров в Кши-На напоминает полутёмный прокопчённый очажным дымом барак с низкими почерневшими сводами, которые поддерживают гнутые и тоже почерневшие деревянные балки. В «зале для посетителей» – засаленные подушки, глиняная посуда, расписанная жёлтыми и красными спиралями, и не выветриваемый запах дыма и какой-то острой пряности. Хозяин с бакенбардами разогнал своих детей, помогавших ему работать – видимо, опасается даже таких с виду безопасных волков, как мы; прислуживает сам. Лянчинцы с наслаждением пьют из широких чашек обожаемый местный напиток из поджаренных семян плодов т-чень, какой-то пряной травы и мёда – сяшми. Пахнет очень приятно, похоже одновременно на шоколад и на можжевельник – а на вид натуральные чёрные чернила. Я пробую. Сладко и интересно на вкус, но очень терпко, как недозрелые ягоды черёмухи, «вяжет» рот мёртвыми узлами. Похоже, поклонником сяшми мне не быть, но к чему я только не привыкал!

Зато это пойло страшно нравится Ар-Нелю, Юу и Ри-Ё – пока я пытаюсь допить одну чашку, они выпили по две, и вид у них самый гурманский.

– Ну да, – самодовольно говорит Анну. – Это не ваша отрава, это – вещь. В Чангране её варят ещё лучше.

Отряд отдыхает впрок. Анну планирует завтра к вечеру быть в Чойгуре, а на третий день уже в песках, на полпути к Данхорету. Ещё он собирается сменить жеребцов на боевых верблюдов: переход через пустыню может стоить нам трети верховых животных, если сунуться в пески на лошадях северной породы. Любой торговец скотом радостно поменяет лошадь хоть на пару верблюдов – а если нам не нужно на пару, тогда останутся деньги, чтобы запастись провиантом.

Дин-Ли и девочки согласно кивают: жеребцы – быстрее, яростнее в бою, но вынести недельный переход через пески им не по силам, да и груз воды и пищи для людей будет для них чрезмерным. Верблюд – неприхотливая тварь, ест всё, пьёт впрок, тащит что угодно – и к тому же при виде противника флегматичный зверь превращается в живой таран, если не обрезан, конечно. Но боевых верблюдов и не режут.