– Молись, монах! – выдохнул Антоний в тот краткий миг, который был дарован нам Господом для встречи взглядами. – Молись, брат: мы сегодня умрём!

Но я, понимая, что наши жизни в конце концов оборвут удары клинков мёртвых в спину, ибо движущиеся трупы были неутомимы, а живые не могли бесконечно сражаться в этом безумном механическом темпе, молился не за упокой наших душ, а о даровании сил и веры. Не знаю, на что я надеялся в этой преисподней, полной дождя и мертвечины. Я вовсе перестал думать о солдатах Антония как о подлом отребье, а о нём самом – как о глупце, упрямце и злодее без сердца: я сам был солдат, как они, а они по-братски прикрывали меня от ударов трупов, сколько могли – и я уверовал, что Господь защитит хоть кого-то из них от грязной и подлой смерти в бою с нежитью.

Вдруг моё ухо различило среди пальбы, дикого лошадиного ржания, призывов, воплей, лязга оружия и шума дождя странный свистящий звук, доносящийся с неба. Я поднял голову: стая ужасных созданий, напоминающих собою неких драконов или виверн, падала на нас с высоты.

Сгоряча я решил, что мы окончательно пропали. Ближайшее из существ, растопырив когти, подобные кривым клинкам, взмахнуло широчайшими крыльями, разбрызгивая дождевую воду, – и я увидел, что оно явилось ожившей статуей из текучей меди. Свет Ока Господня заставил эту броню кратко просиять, как начищенная медь сияет в солнечном луче, – но на само чудовище не оказал ни малейшего действия. Моё собственное оружие, дарованное Господом в бесконечном милосердии его, оказалось совсем бессильным. Я почти пал духом – но тут же обнаружил собственную ошибку.

Солдат, прикрывавший Антонию спину, вскинул пистолет и выстрелил вверх. Пуля прошила перепонку медного крыла, а дракон издал вопль или рёв боли, обозначив себя как живое существо. В тот же миг я увидел, как другой дракон хлестнул длинным хвостом атакующего мертвеца, вырвав из плеча оного руку, держащую меч, а когтями сорвал череп с плеч второго. Громовый клинок трупа скользнул по когтистой лапе, не причинив дракону вреда, – а чудовище, разворачиваясь, расшвыряло кинувшиеся к нему трупы мощными ударами лап и крыльев, по-видимому, острых, словно заточенные лезвия.

Прочие же крылатые бойцы рвали трупы в грязные клочья; один из драконов вдруг воссиял собственным, неотражённым светом, почти таким же ярким, как свет Взора Божьего в моей ладони. Я понял всё сразу и, ударив по руке солдата, поднимающего пистолет, закричал:

– Не стреляйте по драконам! Кто бы они ни были – сейчас они наши союзники!

– Не стреляйте вверх! – гаркнул Антоний, перекрывая шум битвы и мой голос.

Почуяв неожиданную поддержку, солдаты принца воодушевились; некоторые заметили, что свет, исходящий от дракона, так же отнимает силу трупов, как сияние Ока в моей руке – и присоединились к светящемуся зверю, укладывая на землю кидающихся прочь от него мертвецов. Битва, продлившаяся, как мне показалось, чрезвычайно долго, закончилась удивительно быстро: мокрая трава вокруг покрылась растерзанными клочьями гнилого мяса, кусками старого железа и обломками костей, а серый дух, исходивший от трупов, просочился в землю длинными туманными струями. Мёртвые руки, ноги и обезглавленные тела перестали дёргаться все вдруг, подобно тому, как вдруг гаснет свеча.

Никто из уцелевших солдат жестоко поредевшей армии Антония не протянул руки к оружию, глядя, как драконы опускаются на мокрую траву и изменяют своё звериное обличье.

Когда они опустились на землю, я огладил рыженькую и спешился. Пламя и ад, на душе у меня было ужасно, просто ужасно.

Меня не ранили, я только вымотался так, что руки мелко дрожали, – но кое-что другое казалось мне гораздо хуже, чем усталость. Ну да, я, конечно, всё время ждал, что на нас нападут. В степи, даже в дождь, всё видно очень далеко; я увидел бы любых нормальных солдат за десять миль – но это нормальных, а тут…

Здесь нападали не справа или слева, а снизу или сверху. Кто из полководцев может ожидать, что под его отрядом окажутся ошалелые мертвецы, которые полезут из земли и ввяжутся в схватку?

И никого из мёртвых мы не убили. Как вообще можно убить мёртвого? Мы просто уложили некоторых обратно в землю – причём, я думаю, не столько оружием, сколько молитвами Доминика.

Но самое мерзкое – эти драконы. То есть в них самих-то ничего особенно мерзкого не было, они только точно знали, как загнать эту нежить в могилы, – но меня бросило в жар и пот, когда я подумал…

С кем же я дрался в этом, будь он неладен, городишке? С мужиками? С купчишками? С лакеями, которые похватали всё острое, попавшееся под руку, чтобы драться за своих господ?

Не с солдатами. Потому что – вот они, солдаты.

И никакого оружия у них не было; когда они… как бы сказать-то? Ну, скажем, перекинулись в людей и эта медная броня впиталась обратно в их тела – даже ножей при них не было, кажется, только шипы на драконьих хвостах. Но они были настоящие бойцы, прах побери. Они расшвыряли трупы по сторонам за какие-то минуты… а я замешкался, думая, как они дрались бы с моими волкодавами.

Вот эти, от которых отскакивают клинки, а пули… вроде бы ранят, но…

После драки с мертвецами у меня почти не осталось солдат. Я смотрел вокруг – а они лежали на траве под дождём, их было страшно много, может, две трети моих людей, а может, и больше. А уцелевшие как-то сгрудились вокруг меня, не как свита или гвардия, которая собирается меня защищать, а как стадо вокруг пастуха. А может – не вокруг меня, а вокруг Доминика, я не понял. Но драконов интересовал Доминик, а не я.

Когда они напали с воздуха и рвали трупы когтями, все казались одинаковыми, но теперь я видел, что все они разные. С Домиником говорил широкий, здоровенный парень с выбритым черепом, плосколицый урод. Такие обычно глупы – но у этого, по-моему, было всего в достатке: и ума, и хитрости. И он ухмылялся Доминику и что-то ему «бла-бла-бла» на здешнем варварском языке.

Меня рассматривал другой. Высокий, тощий, жёсткий. Мокрый насквозь; клок волос прилип ко лбу – волосы наполовину седые. Небритая, горбоносая, черномазая физиономия – а взгляд пронзительный и совершенно нестерпимый. Рассматривал меня, как какую-то вредную букашку – я так устал, что не мог разозлиться в ответ. Только окликнул Доминика:

– Доминик, скажи этому, что я – принц северян!

Доминик прервал свою болтовню с язычником, зыркнул на меня, по своему обыкновению, неодобрительно и выдал:

– Этот – знает. Он – принц Асурии, Антоний.

Мы заговорили – и вокруг вдруг стало совсем тихо, только дождь шуршал. Асурийский принц смотрел на меня, молчал – а мне вдруг захотелось сквозь землю провалиться, будто я мальчишка, который попался на гаденькой шалости. Я не знал, куда деть руки – впервые со мной стряслось такое.

Точно, попался.

А мои уцелевшие волкодавы ждали, что я ещё скажу, и я заставил себя изречь – как можно чётче и с чувством собственного достоинства:

– Доминик, скажи ему, я благодарен за помощь.

Доминик сказал что-то – я видел, что его тоже потряхивает. Принц на него быстро взглянул, усмехнулся, но ничего не ответил – ответил плоскомордый, бритый. С ухмылочкой, врастяжечку, как на гулянье в королевском парке. Доминик ему ещё что-то быстро и нервно, порывисто так – а он снова с ухмылочкой и не торопясь. Но что именно говорит – совершенно не понять.

Принц в разговоре не участвовал. Он всё рассматривал меня, этакую мерзкую невидаль – будто ему было жутко интересно. И этот его неотвязный взгляд меня смущал и бесил.

– Доминик, – сказал я, – скажи ему…

А Доминик отрезал:

– Сам ему скажи. Он понимает по-нашему.

Честное слово, дамы и господа, такое чувство, будто с ног до головы окатили кипятком!

– Так что ж он молчит?! – ну само, само сорвалось!

И он сказал по-нашему, медленно и негромко, очень грамотно, как настоящий аристократ:

– О чём мне с тобой говорить, мальчик? Ты ведь пришёл на эту землю за славой и золотом? Золота – не будет. А славы с тебя уже довольно. Ты разбудил древнее зло, поднял мёртвых из могил, открыл дорогу тварям из преисподней – тебя проклянут семь поколений наших потомков.